Тишина

– Я говорю правду, Игорь Витальевич! Я не перестану бороться с гнилым либерализмом, который развели в институте! Мы коммунисты и должны говорить правду в глаза! - не так накаленно, но жестко выговорил Свиридов и заковылял к Сергею. - Ты знал, что, как коммунист, обязан был написать в партбюро о том, что отец арестован? Или ты первый день в партии?

– Мой отец невиновен. Произошла ошибка.

– Ты что - гарантируешь? Подумай трезво - органы ошибочно не арестовывают. Может быть, гарантируешь невиновность Холмина, а? Давай не будем разговаривать по-детски. Факты - упрямая вещь. Ты что же - органам МГБ не доверяешь?

Сергей встал, и что-то горячо повернулось в нем, как в самые ожесточенные минуты боя, он уже не хотел оценивать отдельные слова Свиридова, бьющие в лицо сухой пылью, он улавливал и понимал лишь общий смысл близкой опасности. Он еще ждал, что Морозов вступит в разговор, но тот, прикрыв лоб козырьком руки, молча глядел в окно.

– Может быть, ты скажешь, что Холмина арестовали по ошибке? - цепко и зло спросил Свиридов. - Вот наш коммунист, твой товарищ Аркадий Уваров, сам нашел эти поганые стишки в его столе. Ты понял, чем пахнут эти стишки?

– Нехорошо, Сережа, нехорошо, - мягким голосом заговорил Уваров. - Сын за отца, конечно, не отвечает. Но ведь были у тебя, Сережа, личные контакты с отцом, разговоры откровенные были. Чего уж скрывать. И если ты замечал что-либо - надо быть бдительным… И тем более ты обязан был сообщить об аресте отца в партбюро.

Все время, когда Свиридов говорил, он сидел, опустив веки, но при словах его о найденных в столе стихах он из-под век глянул на Свиридова с короткой ненавистью и, заговорив, сейчас же перевел взгляд на Сергея - голубизна глаз была непроницаемо улыбчивой.

– В этом случае коммунист должен быть выше личного, Сережа. Отец это или жена… Знаешь, наверно: в гражданскую войну бывало - сын против отца воевал. Классовая борьба не кончена еще. Наоборот, она обостряется. Если поколебался - моральная гибель, конец…

И Сергей понял: это была тихая, но беспощадная атака на уничтожение - Свиридов верил каждому слову Уварова. Было четыре года затишья, звучали случайные редкие выстрелы - устойчивая оборона, белый флаг висел над окопами - расчетливый Уваров выждал удобные обстоятельства, и силы, которым Сергей теперь не мог сопротивляться, окружали его, охватывали тисками, как бывало только во сне, когда один, без оружия попадешь в плен - немцы тенями касок вырастают на бруствере, врываются в блиндаж, связывают, и нет возможности даже пошевелить рукой…

В эту секунду он осознал все - в бессилии он отступал. И вдруг его недавняя унизительная улыбка, фальшивое, непроизвольное рукопожатие показались ему взяткой, которую он, растерянный, впервые за все эти годы дал Уварову за лживый между ними мир.

– Не знал, - проговорил Сергей хрипло. - Не знал… Почему я не знал? А что я должен говорить об отце? Подозревать отца? За что? В чем? Отец делал революцию… Он старый коммунист… Подозревать отца? Ты что говоришь? Что ты мне советуешь? Так только фашистские молодчики могли…

Он взглянул на Уварова, на его мужественный, сильный подбородок - стол разделял их. Уваров сидел неподвижно, полуприкрыв глаза, и утомленно-сожалеющим было его лицо.

– Вохминцев! - крикнул Свиридов, хромая к столу. - Молчи! За эти слова - знаешь? Гонят из партии! Ты… коммунист коммуниста! Как смеешь?

– Он уже не коммунист, - печальным голосом произнес Уваров. - Жаль, но он в душе уже не коммунист. Разложился… Очень жаль! Хороший был парень.

– Я плевать хотел на то, что ты думаешь обо мне. И не вам, Свиридов, судить. Потому что вы верите не себе, а ему, вот этому "принципиальному" парню… с душой предателя! - проговорил Сергей, как в холодном тумане. - Вы верите ему, я буду верить себе!

– Достаточно! Прекратите! Можете идти, Вохминцев. Когда будет нужно, вам сообщат. Идите, идите…

Был это голос Морозова, и Сергей, все время ожидавший вмешательства, искоса посмотрел на него: то, что Морозов в течение этих минут как бы не участвовал и не замечал боя, который шел рядом, и то, что он сейчас неуклюже и не вовремя оборвал этот бой, уже ничего не решало.

– Вам, Вохминцев, необходимо в партбюро заявление… в связи с отцом. Все, что нужно. Можете завтра принести. Это вам ясно?

И Сергей нехотя и упрямо ответил:

– Заявление, Игорь Витальевич, я писать не буду. Отец не осужден. А то, что он арестован, знаете сами.

– Идите! - Морозов полоснул глазами в сторону двери. - Слышите вы? Идите! Немедленно!

– Жаль. Очень жаль, - сказал Уваров задумчиво.

Он вышел из кабинета, в горле жгла металлическая сухость, ломило в висках - головные боли в последние дни стали повторяться, - и все туманилось в сером песочном свете: приемная, солнце на паркете, кожаный диван, столик с телефоном; и голос Иннесы тоже был вроде бы соткан из серого цвета:

– Как, Сергей?..

Он машинально посмотрел на ручные часы, хотя безразлично было, сколько прошло времени, и странно улыбнулся Иннесе.

– Вам не хочется холодного пива или мороженого? В жару это идея, правда?