Тишина

– А свидетели есть у вас? - донесся из угла комнаты низкий голос парня в футболке, и в тишине слышно было, как заскрипел стул под его телом. - Есть?

И голос Уварова ответил с улыбкой:

– Для этого нужно искать однополчан, фронтовиков. Но я ничего не пытался доказать.

В эту секунду Сергей, не подымая глаз, совсем неощутимыми нажимами загасил сигарету в пепельнице на подлокотнике кресла - он боялся, что рука дрогнет, столкнет пепельницу, уже наполненную окурками, боялся, что он встанет, шагнет к столу, где спокойно и как бы смущенно, но незаметно вытирал со лба пот Уваров. Ему хотелось сказать: "Подлец и сволочь!" - и ударить, вкладывая всю силу, по этому смущенному, лоснящемуся лицу, как тогда в "Астории", как тогда, в сорок пятом…

Но он не в силах был встать, не мог подойти к столу, - он сидел, опасаясь самого себя, чувствуя, что может сейчас заплакать от бессилия.

Все молчали. Жужжал вентилятор в духоте комнаты.

"Что я молчу? Что я молчу?.." - мелькнуло в голове Сергея.

– Значит, батарею погубил я, а не ты? - чуть вздрагивающим голосом проговорил Сергей. - Теперь понимаю… Переставил нас ролями: меня на свое место, себя - на мое. Я завидовал тебе? Может, поэтому? - Ему трудно было говорить; он перевел дыхание. - Потому, что на твоей совести двадцать семь человек убитых? Если нужно, я многих могу назвать по фамилии… Ты не останавливался ни перед чем. За твое шкурничество в Карпатах ответил твой подчиненный, командир первого взвода Василенко. Когда танки расстреливали батарею, ты удрал и отсиживался в каком-то блиндаже, а потом раненого Василенко отдали под суд, хотя в штрафной должен был идти ты. Но на тебя доказательств не было - все погибли. Жаль, что меня ранило… И после я тебя не нашел на фронте…

– И что бы вы сделали, Вохминцев? - оборвал Свиридов, подозрительно косясь на Уварова. - Что?

– Дайте договорить! - громко бросил Косов. - Не перебивайте!

– Ты забыл одну деталь, Уваров. Когда танки добивали твою батарею, Василенко, уже контуженный и раненный, успел позвонить мне, и я приехал. Но среди убитых тебя не нашел. И если бы меня не ранило в тот же день, ты был бы в штрафном, а не Василенко.

– Ближе к делу, Вохминцев, - опять перебил Свиридов, по-прежнему изучающе-внимательно взглядывая в сторону Уварова. - Конкретнее!

– Потом я встретил его в сорок пятом и набил ему морду публично, и он не защищался и почему-то не поднял дела против меня. Ну а потом он заявил, что я еще до ареста должен был сообщить об отце куда следует.

– Как не стыдно, Сергей! - с упреком произнес Уваров, легонько поигрывая карандашом на столе. - Нельзя же так. Нельзя… Так далеко можно зайти. - Он вздохнул и, показалось даже, сокрушенно потупился при этом. - Может быть, мне, товарищи, все же не стоит присутствовать здесь ввиду… исключительного случая? Я бы попросил членов партбюро… - Лицо его стало скорбно-серьезным, и он непонимающе поглядел на Свиридова, затем на неподвижно сидевшего Морозова. - Я попросил бы членов партбюро, чтобы это дело разбирали без меня. Есть мое заявление. Секретарь партбюро все факты изложил. Кажется, мое присутствие накладывает на серьезное дело что-то личное.

– Это, кстати, умно придумано, - сказал Сергей, усмехаясь. - Молодец! Но ты объясни, где ты вступил в партию, в запасном полку?

– Ну а если так? - без выражения спросил Уваров. - Что же тогда?

– Я это знал. Кто тебе давал рекомендации?

Не повернув к нему головы, Уваров как будто не расслышал его вопроса, и на миг Свиридов настороженно впился в лицо Уварова замершими зрачками.

– Ну кто, кто давал рекомендации? Назови. Забыл? - поторопил Свиридов. - Кто? Помнишь ведь?

– Подполковник Басов и майор Черенков. Но я все же попросил бы товарищей разбирать это дело без меня.

– Они, конечно, не знали тебя по фронту? - все так же настойчиво и резко проговорил Сергей. - Не знали?

– Ну и что же?

– Ничего. Просто на фронте свистели пули - и ты был ясен как на ладони, а в тылу опасности нет - и ты ловко умеешь надеть на себя маску доброго парня. И в бинокль тебя не разглядишь!

Остро пекло солнце. Густо плыл дым над столом, смещая, затуманивая лица. Профессор Луковский, насупленный, ушел весь в кресло, белые его руки были сведены на папиросной коробке, лежащей на коленях. Косов смотрел перед собой непроницаемо синими глазами, посасывая трубку; угрюмо оглядывался то на Уварова, то на Сергея мускулистый парень в синей футболке, пытаясь, видимо, сказать что-то, и не говорил; и в ту минуту показалось Сергею, что Морозов из-под козырька ладони все время наблюдает за ним, а карандашом водит по бумаге машинально. "Неужели они не чувствуют все?" - скользнуло в сознании Сергея, и тотчас медлительный строгий тенорок заставил его взглянуть на Луковского.

– Зачем же, дорогой вы мой? Оставайтесь… хм… Вы член партбюро, и мы не вправе вас упрекнуть… мм… в личном. Я только хотел бы, чтобы вы не касались воспоминаний, хотя здесь все запутано и… серьезно, надо сказать. С обеих сторон. Перейдем к настоящему. Павел Михайлович, мы отвлеклись. А у меня, дорогой, полтора часа времени.