Тишина камней

Старейшина лишь покачал головой, а Коган продолжал:

— Если бы вы принимали хлазу, я с радостью возместил бы ущерб, но могу предложить лишь помощь рук для восстановления стен и крыши твоего…

Охотника прервал вышедший из толпы тучный мужчина в темном камзоле с вышивкой белой нитью по вороту и рукавам. На лысой макушке небольшой головной убор, называемый пупоной, в виде низкой квадратной шапочки из овечьей шерсти. Такие носили лишь судьи. По-видимому, он, поняв, что нападавшие угрозы не представляют, решил взять переговоры на себя и без особой твердости, как бы заскучав, сообщил:

— От имени владетеля Тэи из рода Гирей, данной мне судейской властью заявляю о своем присутствии и неприкосновенности.

Коган сверкнул глазами, трое всадников напряглись, натянув поводья: илори тоже не понравился неуважительный тон говорившего.

Ри показалось, что Мельзинга слышит скрип зубов.

— Конечно. — Охотник слегка склонил голову, улыбнувшись. — Мы должны чтить глас и дело странствующих судей, иначе нас ждет беспробудная анархия, как во время хеллизии. Но вы же прибыли не по наши души, верно? Насколько я знаю, судьи не вмешиваются в совершаемые деяния, а лишь в совершенные и только по вызову отчаявшихся. Повторяю: я прибыл затем, чтобы забрать свое. Надеюсь, никто не против?

Последние слова прозвучали с вызовом.

Старуха-обрядчица тоже выступила вперед:

— Но у твоего брата ничего не было! Шкурки да мех. Можешь забрать и оставь нас в покое!

Судья потянул Мельзингу за рукав, предлагая успокоиться.

Коган погладил бороду, расправляя ее по щиту. Он не торопился с ответом.

— Последний раз, когда я видел Каба, — а было это давно, признаюсь, — рядом с братом цвела роза невиданной красоты. По имени Нон. Не думаю, что лепестки ее уж совсем увяли, я бы посмотрел.

— Нон умерла при родах! — выкрикнул кто-то осмелевший. — Убирайся!

Илори Когана фыркнула и суетливо затопталась. Самый коренастый из охотников резво спрыгнул и, выхватив из бокового крыла сбруи короткий лук, присел перед командиром на одно колено. Нижняя часть его лица была прикрыта черной повязкой, а лысый череп блестел от пота. Доспех в основном состоял из переплетающихся тонких ремешков. За спиной торчал колчан с оперенными стрелами.

— Ну-ну, Пото, тише. — Коган похлопал по ребристому боку илори, будто успокаивал животное, а не телохранителя. — Никто не думал мне угрожать. — Он повернулся к охотнику, который постоянно довольно улыбался: — Руда, ты ведь обыскал дом моего братца?

Тот кивнул и еще больше натянул самодовольную ухмылку предвкушения.

— А где же его сынишка? И тело Каба где? — Коган вопрошал строго, но будто безразлично: он просто соблюдал традиции.

В толпе зашушукали об отсутствии мертвеца, и только Мельзинга заметила, что охотника интересовало только отсутствие племянника.

— Пусть выйдет! — Коган требовательно повысил голос. — Я просто спрошу, не желает ли он отправиться со мной. Если нет, то настаивать не буду. — Отмерив порцию внимания каждому жителю Энфиса, он добавил: — Обещаю, хотя могу и потребовать! Лишняя пара рук в Тишину мне пригодится. Только и всего.

Старуха, а вместе с ней и Ри, заметили капли раздражения, которые стали накапливаться в потоке слов Когана.

— Отдайте мальчишку! — вдруг нервно завизжал один из чужаков, до того наблюдавший безучастно. Его борода была аккуратно подстрижена, а в мочках ушей сверкали кольца с зазубринами внутрь. Волосы завиты в многочисленные короткие косички. Защитные пластины более, чем у других, имели гвиртовые отливы и особенно ярко отражали бушевавший пожар.

— Лиссо! — резко огрызнулся Коган, косясь на старейшину. — Успокойся!

Лиссо лишь поморщился, но промолчал.

— Я хочу лишь поговорить с ним, — поспешил перебить растущее возмущение предводитель отряда, смягчив тон.

Ри почти успокоился и хотел уже выйти, где-то внутри даже затрепетали спасительные мотивы, потускнели данные отцу обещания, а груз самостоятельного принятия решений потихоньку облегчал вес, давивший на плечи, но нить Мельзинги решительно натянулась. Ри спустился в высокий бурьян лопухов.

— Рийя Нон!

Парень вздрогнул. Он знал его имя!

— Ты не должен бояться меня! Я знаю: ты где-то здесь. Выходи — поговорим, как мужчины. Как родня. Что бы Каб не рассказывал обо мне, я скорблю вместе с тобой. И я не враг тебе! Слышишь?

В громкой речи дяди, под толстым слоем поддельной доброжелательности, таилась хладнокровная жесткость. Возможно, если бы не подожженный дом или свирепый вид его воинов, сын Кабиана поверил бы, но каждый раз, когда воля Ри сдавалась, сила эдды Мельзинги возвращала ученика на место, а глаза старухи вспыхивали недовольством, как при плохо подготовленном обряде обращения к сущим — каранги.

Через какое-то время потрескивания уже угасающего пожара и всеобщего молчания, Коган продолжил: