Тишина в Хановер-клоуз

Эмили не осмеливалась думать об этом, чтобы не лишиться присутствия духа. Внутри жила слабая, робкая надежда, что тетя Веспасия найдет убедительную причину, почему ее затея невозможна. Она понимала, что была несправедлива к Джеку; он беспокоился за нее — и всего лишь. И Эмили обиделась бы на него, если бы он не стал возражать против ее плана.

— Знаю, — согласилась она. — И понимаю, что будет трудно. Возможно, я продержусь совсем недолго, но так мне удастся узнать о Йорках то, чего не выяснишь во время визитов. Люди не помнят слуг, воспринимают их как мебель. Я знаю. Сама такая.

— Да, — сухо согласилась тетя Веспасия. — Осмелюсь предположить, тебе было бы полезно узнать, что думает о тебе твоя камеристка — чтобы не слишком много о себе воображать. Лучше камеристок никто не знает нашего тщеславия и наших слабостей. Но не забывай, моя дорогая, что камеристке доверяют именно по этой причине. Не оправдаешь доверия — прощения тебе не будет. Я бы не назвала Лоретту Йорк великодушной женщиной.

— Вы знакомы?

— Только в том смысле, в каком представители высшего общества знакомы друг с другом. Она принадлежит к другому поколению. Итак, тебе потребуется простое платье, как у прислуги, чепцы и фартуки, несколько нижних юбок без кружев, ночная рубашка и какие-нибудь скромные черные башмаки. Я уверена, у одной из моих горничных твой размер. И сундучок попроще, в котором ты все это понесешь. Если уж ты решилась на такой странный поступок, по крайней мере, лучше делать все, как надо.

— Да, тетя Веспасия. — Сердце Эмилии упало. — Спасибо.

Ближе к вечеру Эмили — ненадушенная и даже без румян, скрывавших ее бледность, в некрасивом коричневом платье и коричневой шляпке — вышла из омнибуса с чужим, довольно потрепанным сундучком и направилась к дому номер два в Хановер-клоуз, к двери, которой пользовались слуги. В сумочке, тоже чужой, у нее лежали два рекомендательных письма — одно написанное ею самой, а другое тетей Веспасией. Ее появлению предшествовал звонок по недавно установленному телефону, который доставлял огромное удовольствие Веспасии. В конце концов, не было никакого смысла претендовать на место, если оно уже занято. Тетя Веспасия выяснила, что место камеристки еще свободно, хотя претендентки есть. Старшая миссис Йорк была очень разборчива, несмотря на то что камеристка нужна невестке. Тем не менее хозяйкой дома была она, и именно она решала, какую прислугу нанимать, а какую нет.

Тетя Веспасия осведомилась о здоровье миссис Йорк и выразила сочувствие — потеря камеристки в таких обстоятельствах вызывала массу неудобств. Потом она заметила, что ее собственная камеристка, Амелия Гибсон, верно служившая ей не один год, теперь — когда Веспасия достигла преклонного возраста и редко выходит в свет — стала лишней и ищет себе новое место. Девушка из заслуживающей доверия семьи, она также служила у ее внучатой племянницы, леди Эшворд, чья рекомендация тоже прилагается. Веспасия надеялась, что миссис Йорк сочтет Амелию достойной. Веспасия готова за нее поручиться.

Миссис Йорк поблагодарила ее за любезность и согласилась принять Амелию, если та явится немедленно.

Пальцы Эмили судорожно сжимали сумочку, в которой лежали рекомендательные письма и три фунта и пятнадцать шиллингов серебром и медью (у слуг не бывает золотых соверенов или гиней), а также непривычно тяжелый сундучок с запасным платьем, фартуками, чепчиками, бельем, Библией, несколькими листами писчей бумаги, ручкой и чернилами. Когда она поднималась на ступеньки крыльца, сердце ее бешено колотилось, во рту пересохло. Эмили пыталась вспомнить, что нужно говорить. Еще есть время передумать. Она может просто повернуться и уйти, а потом написать письмо с извинениями, приведя правдоподобную причину. Она заболела, у нее умерла мать — что угодно!

Эмили не уходила, собираясь в последний раз обдумать свое решение, но тут дверь перед ней внезапно открылась. На пороге появилась прислуга из буфетной — на вид ей было лет четырнадцать — с миской очисток, которые она собиралась выбросить в мусорный бак.

— Вы на место бедняжки Далси? — бодрым голосом спросила она, разглядывая поношенное пальто Эмили и сундучок в ее руке. — Входите, а то замерзнете здесь, на дворе. Я дам вам чашку чаю, чтобы вы выглядели малость получше, перед тем как пойдете к хозяйке. А то вид у вас какой-то замерзший и полуголодный. Эй, и отдайте сундучок Альберту — он отнесет его в комнату, если вас возьмут.

Эмили испытывала смешанное чувство — благодарность и одновременно страх. Пути назад уже нет. Она хотела сказать девушке спасибо, но язык не слушался. Эмили молча поднялась по ступенькам вслед за девушкой и прошла через буфетную, мимо овощей, двух подвешенных тушек цыплят и связки дичи, еще не ощипанной, а затем на главную кухню. Руки в хлопковых перчатках онемели, и когда Эмили окунулась в тепло, на глаза навернулись слезы, и она зашмыгала носом, приходя в себя после прогулки по холоду от остановки омнибуса.

— Миссис Мелроуз, тут девушка пришла устраиваться на место камеристки. Совсем озябла, бедняжка.