Тишина всегда настораживает

Солдаты на раздаче пищи и вообще на кухне были одеты в белое. И только высокие ботинки со шнуровкой свидетельствовали об их принадлежности к здешнему милитаристскому миру. Двое парней из раздаточной работали на пару. Шпербер взял с прилавка глубокую тарелку, подставил ее тому, что раскладывал макароны, и тот с помощью деревянного зажима положил ему спагетти. Стоявший рядом другой парень раздавал гуляш. Он поднял свой черпак и опрокинул его так, что жидкий гуляш выплеснулся точно в тарелку. Ребята за стойкой работали в темпе, согласованно, подгоняли получавших и отправляли в конец очереди тех, кто не успевал подойти и нарушал ритм. Особый раздатчик распределял добавку спагетти и выдавал аппетитный на вид яблочный компот. Но компот оказался жидковатым и, как почуял нос Шпербера, был сварен без корицы, ванили и рома, к чему Йохен привык дома.

За длинными столами расположились три или четыре сотни парней, не старше Шпербера и не моложе семнадцати лет. Многие уже в форме, которая была подогнана по мерке. Они сидели прямо, будто аршин проглотили. Их новенькая форма еще не обмялась по фигуре. Похоже было, что отдел комплектования и начальство приложили максимум усилий, чтобы создать выгодную картину за счет добросовестной подгонки обмундирования. Эти парни представляли все слои населения и все районы страны. За своим столом Шпербер слышал по меньшей мере три разных диалекта.

Казалось, что новобранцы еще не привыкли друг к другу, они приглядывались к сидевшим за другими столами, чтобы уяснить, что тут вообще происходит и кто тут собрался. Новобранцы из спальни номер одиннадцать сидели за одним столом. Кубик ушел в другое помещение, вход в которое разрешался только унтер-офицерам.

Два или три раза к Шперберу обращались ищущие глаза Шека, который явно хотел поговорить. Но Шпербер опускал взгляд в тарелку с макаронами. И все-таки вопрос был задан:

— Знает кто-нибудь, где здесь клозет?

Шпербер счел себя обязанным как-нибудь отреагировать. Он вопросительно взглянул на спрашивающего и пожал плечами.

— Еще что-нибудь? — спросил Хайман.

— Должен же быть где-нибудь, — сказал Шек полуоскорбленно, полуизвиняясь.

Шперберу показалось, что Бартельс, сидящий на другой стороне стола, чем-то напоминает крысу. Каждый раз, когда он засовывал кусок в маленькое отверстие своего рта, вся верхняя часть его туловища подавалась вперед и его крутой, с горбинкой нос склонялся почти к самой тарелке. При этом светлая кожа головы просвечивала через жирноватые черные волосы. При вопросе о клозете рука Бартельса с вилкой застыла на уровне рта, а вся верхняя часть туловища подалась в сторону, откуда прозвучал вопрос, и нос его, казалось, готов был воткнуться в плечо Шека. Затем его узкие губы сложились в гримасу, чтобы вновь открыться перед вилкой, которая застыла у рта. Когда он засовывал кусок в рот, глаза его сузились как щелки, и Шпербер уже не мог понять, видит его Бартельс в эту минуту или нет. Интересно, что Бартельс думает о нем, Шпербере.

В этой ситуации, когда все так отмахнулись от Шека, Шпербер должен был бы, как ему подумалось, немного дружелюбнее отнестись к Шеку, но он не смог преодолеть своей стеснительности. Беднарц сидел, выпрямившись и манерно жуя, на другой стороне стола, напротив Бартельса, всем своим видом показывая, что ему ни до кого нет дела. В тот момент, когда кто-нибудь за их столом высказывался, Беднарц обращал свой взор на соседний стол или поднимал к потолку. Потом он нервически взглянул на часы и встал, но в этот момент Эдди, сидевший рядом со Шпербером, задал ему вопрос:

— А кто ты, собственно, есть?

— Что? — Беднарц заставил себя сесть. — Меня зовут Беднарц.

— Тебя зовут фон Беднарц, это я уже знаю.

— А что еще ты хочешь узнать обо мне?

Эдди молча продолжал есть. И Беднарц, покачав головой, ушел. Через несколько мгновений Эдди обратился к Шперберу:

— Он что, интеллигент?

Хайман на другой стороне стола подхватил:

— Глупый вопрос. Оставь его в покое.

— Тебя спрашивали? — поинтересовался Шпербер, не глядя на Хаймана.

Но Хайман встал и тоже ушел. Бартельс вытер нос платком, потом провел им по губам. Вдруг он зажал уголок платка между большим и указательным пальцами, повертел его в воздухе, и платок в его руках превратился в подобие шарика для пинг-понга. Бартельс осклабился. Шек в удивлении откинулся назад. Эдди громко расхохотался.

— Здорово! — сказал он.

Все четверо отнесли свои тарелки к окошечку, в которое сдавали грязную посуду. Перед ним стояла маленькая тележка с 500-литровым алюминиевым баком, куда сбрасывали и сливали остатки еды. Он уже был наполнен почти до краев мешаниной бело-коричнево-оливкового цвета.

— Для откорма свинок бундесвера, — сказал кто-то.

Над выходом из столовой красовался плакат: «Три четверти человечества голодает. Ты каждый день сыт. Не забудь об этом!»

* * *

После обеда получали постельные принадлежности. Оказалось, что простыни имели завязки.

— Они необходимы для того, — сказал Кубик, демонстрировавший на койке Беднарца ее заправку, — чтобы простыни не сползали и не скручивались.