Тиски

А под камнем уже начались анекдоты: «Идут двое наших, навстречу им по кабульской улице имени Ленина двое афганцев. Один из наших раз и застрелил их. А второй спрашивает: чего это ты? Тот отвечает: чтоб не топтали эти афганцы мою кабульщину». Анекдот был старым и смех был старым. А рядовой Петухов уже свой анекдот придумал: — У деда куча медалей. Есть «За освобождение Варшавы», «За освобождение Праги», да нет, не в шестьдесят восьмом, есть «За взятие Берлина». А я хочу «За взятие Кабула» и «За освобождение Афганистана». Хохот, который услышал капитан Белоус, был тоже почему-то старым. Только когда заговорили о бабах, капитан успокоился, тем более, что начали люди вспоминать своих невест, не так уже важно, кем была та или иная Таня-Маша на гражданке, пусть даже последней стервой. Все они становились в Афганистане нежно любимыми невестами, достойными лучших стихов. Некоторые вообще никогда их не видели, просто находили адреса, начинали переписку и влюблялись наповал. В письмах описывалась суровая природа Афганистана, тоска по стране, интернациональный долг, просьба прислать фотокарточку или утверждение, что она у него на груди и что попортить ее сможет только душманская пуля. Перечтя письмо, написанное интеллигентом роты за косяк анаши, человек говорил: «Красиво написано, можешь же ты такое сделать. И про глаза еще накатай, чтоб в ней что-то произошло». И интеллигент, кривя издевательски рот, дописывал что-то про глаза.

Убедившись, что люди успокоились, капитан подозвал прапорщика Краснова и приказал ему поднимать личный состав. И с облегчением вздохнул: операция и привал прошли успешно.

Самоволка

Глаза Синцова были воспаленными, хотя сон в отпуску был хорош особенно приятными видениями, словно служба ушла совсем в прошлое. А, возможно, подсознание просто чтило отпуск, не хотело внутреннему беспомощному зрению показать состояние души солдата. А то плюнет в нее солдат — и пропал отпуск, святая святых, и станет водка не веселым забытьём, а причиной открытого самокопания. Об убитых им двух женщинах младший сержант Василий Синцов все-таки вспомнил и заговорил на пятый день в одной из лучших закусочных Харькова, где бывали иногда отменные шашлыки. Из гражданских друзей Синцов встретил в родном городе лишь больных, да ловких и хитрых, да счастливых блатом, да еще студентов. Остальные, как и он, бегали под погонами. О том, что Синцов попал в Афганистан, узнали все и сразу. Мать об этом шептала, бабка молилась, а друзья пили несколько дней за то, чтобы выпить вместе с ним афганской водки. «Нет там водки, — сказал им потом Синцов. Ни крепляка, ни самогонки, ни хрена там нет… И после паузы добавил, — хорошего».

Узнав, что Синик, как звали его ласково свои, получил отпуск, друзья не мешкая пришли в гости. Обнимали, ощупывали, и сами удивлялись тому, что цел этот бродяга, что рядом сидит. Бытие заело, а так, оказывается, они любят Синцова гораздо больше, чем казалось, чем подумалось бы. В первую же пьянку, через час после встречи, кто-то уже заорал: «Стряслось бы что с твоей мордой, мы бы всю афганщину разнесли». Синцов кивал головой. Радостный, он отвечал на вопросы, не задумываясь, будто все было в нем записано. Жратва — дерьмо. Старшина — сволочь. Комвзвода парень ничего, но умудрился получать регулярно водяру, — то ли из дома, то ли откуда-то еще, — и лакал ее в одиночку. В военторгах в Кабуле она бывает для офицеров, но ее раскупают быстрее, чем под Харьковом. А афганцы… Что афганцы? Не ленятся они, стреляют в спину. Душманы как душманы. Синцов повторил это слово несколько раз, словно что-то подчеркивал. И вышло. Если душманы, значит, все ясно. Наташе даже захотелось большего, и она сказала: «Фашисты они, фашисты. Наших убивают».

Синцов отмахнулся, ну, пусть фашисты, и начал долго рассказывать о старшине Звонникове, спекулянте. Вот бы кому пулю! Он даже валенки наши кому-то умудрялся загонять. Что? Бои. Какие бои? Нет, мне, нам в Кабуле и так хватает. Вот за неделю до отпуска мой кирюха Криков, на Шевченко жил, в рай полетел. А радовался, что шоферюгой устроился. И то правда, рубон нашему не чета, нет тебе караулов, да и от офицеров что-то перепадает. Только не то вышло.

Так Синцов и жил припеваючи первые дни отпуска, пока не дернула его нелегкая открыть душу, да не только друзьям, но и себе.

«Двоим из моего отделения оставался месяц до дембеля. Решили отметить. Водки не было, да одеколон весь давно вылакали. Оставалась анаша.

В Афганистане эта трава зверская, после одного косяка на дерево без рук и без ног можно залезть. А мы шибанули по три косяка. Добавили чефиром, чтоб сердце билось, как от подвига. У кого-то было пять пачек, так что чаю не жалели. К ночи все были готовы… И тут Петька или Мишка — дембели, в общем, предложили пойти в Кабул на афганок посмотреть, себя показать…»