Тиски

Я дважды мигаю фарами. От костра отделяется фигурка, похожая издали на инопланетянина, какими их изображали в дешевых советских фильмах лет тридцать назад – худой, сутулый, с какой-то блестящей дрянью сверху. Когда он подходит ближе, я вижу, что это – лист целлофана, которым тринадцатилетний паренек пытается укрыться от противного мелкого дождя.

Я опускаю стекло, и он склоняется к окну.

– Добрый вечер. – От него пахнет алкоголем, сигаретами и детством. Не затрудняясь анализом, я понимаю, что пили ликер. Они любят сладкое, они же дети.

– Добрый. Как жизнь?

– Нормально. – Парень наигранно смеется. – А вы? Отдыхаете?

– Вроде того. Работаешь?

– Да, но могу еще позвать…

– Не надо, все устраивает. Ты симпатичный. Сколько?

– Минет четыреста, трахнуться восемьсот.

Даже не поворачивая головы, я чувствую изменение настроения Дениса. Рядом со мной, на соседнем си­денье, образуется зона удивления, неверия и ужаса.

– Очень хорошо. Пассажира отстрочишь моего?

Мне очень хочется посмотреть на Дениса, но я удерживаюсь еще секунду – пока паренек, мой собеседник, просовывает голову внутрь и изучает Дениса взглядом.

– Да он нормальный, – улыбаюсь я парню, чув­ствуя, что он колеблется.

– А вы смотреть будете или тоже… – Парень поворачивается ко мне, предвидя возможность дополнительной наживы. – Если смотреть, двести сверху, а если вдвоем, тогда…

– Я выйду, – спокойно отрезаю я и лезу в карман за бумажником.

– Ты что делаешь? – удивленно тянет Денис.

И только тогда я поворачиваю голову к Денису и подмигиваю ему.

– Нравится пацан? Руку дай.

Засучив рукав свитера, парень протягивает руку в салон.

– Вены-то битые. – Я кручу руку паренька так, чтобы следы уколов стали видны Денису. – Нельзя без гондонов.

– Ты что делаешь, идиот? – Денис вскипает не на шутку, и я понимаю, что наконец-то пробил его, в самое подвздошье, и теперь могу лепить из него, как из пластилина, все, что душе угодно, любую фигурку и комбинацию.

– Поехали отсюда быстро, – выбрасывает он через ставшие тонкими от гнева губы.

– А куда ты торопишься? Сейчас парень тебе хорошо сделает, и сразу поедем. Гондоны есть у тебя, Денис? Или ты без гондонов предпочитаешь?

– Поехали, я сказал! – Его голос срывается на фальцет, и в эту секунду с него слетает вся наносная крутизна, он становится тем, каким и нужен мне – испуганным, трясущимся от страха мальчиком, ищущим лишь взрослую широкую спину, за которой может спрятаться от жизни.

– Так вы будете…

– Будем, садись. Денис, ты подмытый хоть?

– Поехали, поехали, поехали!!! – Все напряжение, все эмоции, которые он сдерживал, прорываются в этом крике, срывающем все заслоны и плотины из терпения и здравого смысла. – Поехали!!!

Он начинает орать и ревет, бьет ногой в пластик бардачка, а я торопливо выхватываю из бумажника две сотенных бумажки, бросаю их парню, завожу и выворачиваю руль, стартуя так резко, что визжат шины и в салоне пахнет паленым сцеплением, и разгоняюсь с места так, чтобы вылететь на трассу уже на сотне, гоню вперед, набирая и набирая скорость, и кричу Денису:

– Они на дозняк работают! В десять торчать начинают, в четырнадцать подыхают! Это дети чьи-то! А Вернер твой на дорогу их толкает! Это ты их толкаешь, ради денег своих!

Я уже не смотрю на спидометр, но по реву мотора, по тому, как легко мы обгоняем редкие попутные машины, заключаю, что мы мчимся на ста шестидесяти, но мне мало этого, и я давлю и давлю на педаль, насилуя акселератор, и чувствую, что мы почти взлетаем, что мы входим в одинаковую фазу с Денисом, и вот он наступает, момент нашего единения:

– Почему вы не уберете их?!? Вы же знаете!!! Вы же все знаете!!!

– А я не могу ничего сделать, Денис! Я хотел бы, я все бы отдал, чтобы хоть одного вытащить, но это невозможно уже! Они конченые, Денис, конченые, им не поможет ничто! Пусть они здесь стоят, так они хоть не убивают никого!

Он дрожит. Закрыв лицо руками и прижав к коленям голову, дрожит. Я знаю, что он чувствует. Ему хочется покаяться. Я увожу машину вбок и торможу. Тормоза визжат, за нами вздымается длинное облако желтой пыли.

Я открываю дверь и помогаю Денису выбраться.

– Отмойся, сынок, – говорю я ему почти в самое ухо, – не перед законом. Перед пацанами этими, перед совестью своей – отмойся. Ну не такая же ты мразь, Денис.

Пока он ревет и рыгает в кювете, я достаю телефон и звоню Нарциссу.

Дениса колотит. А когда человека колотит, ему надо пожрать горячего.

И Нарцисс греет ему суп. Когда мы возвращаемся и я завожу Дениса в кафе, один из столов ждет нас. На нем – тарелка с дымящимся супом, ломти хлеба в плетеной корзинке – три белых и три черных – и две стекляшки специй. С другой стороны – пепельница, пачка «Мальборо» и спички. Это моя награда за вечер, мой поздний ужин.