Тиски

Вдоволь попилив меня молчанием и насладившись сполна пунцом на моих щеках, вверх-вниз ходящим кадыком – в общем, раздавив меня по полной, Вернер вдруг улыбается, хлопает в ладоши, потирает ими и подмигивает мне заговорщически:

– У тебя что под штанами?

– Как… трусы.

– Приличные? Без полосок? Тая!.. Тая, принеси шорты мои старые!

– Игорь, зачем?

– Купаться пойдем. И тебе, и мне не повредит. А потом продолжим на свежую голову, ладно?

Как будто, откажись я, это что-то изменит.

А двумя часами позже мы сидим на полу веранды, между нами – литровый баттл виски, тарелки с какой-то жратвой, а Тая так и мельтешит, стараясь угодить и предугадать малейшее желание или каприз. Игорь рассказывает о миллионе вещей сразу – о своем ­детстве, о том, как он строил этот дом, о неугомонных соседях, которых ему пришлось в конце концов «отселить» (я даже не попытался переспросить, что он подразумевал под этим словом), в общем, обо всем, что должно отвлечь меня от цели визита.

Мы уже порядком пьяны, когда Тая приносит Игорю мобильный.

– Алло? Секунду. – Игорь смотрит на меня, давая понять, что разговор не предназначен для моих ушей. Но когда я пытаюсь подняться, он вдруг меняет решение и, схватив меня за рукав кофты, дергает обратно. Покрутив пальцами вокруг пустых стаканов, Игорь намекает, что неплохо бы долить.

– Да, Ходжа, нормально… Нет, ничего, ем… Ем!.. Как обычно. Договорились. Ага. Бывай.

Отложив телефон, Игорь поднимает стакан и чуть раскачивает его, любуясь, как насыщенное, цвета горелого меда виски плещется по стенкам.

– По поводу утреннего разговора нашего. – С Вернера мигом слетает опьянение. – Я хочу, чтобы ты одну вещь понял. Хуй когда ты выйдешь. Повтори.

– Хуй когда я выйду.

– Молодец. Не выходят из этого бизнеса, не бывает так. Это же общее правило, это азбука, это дети знают. Ты просто подумай – крутятся здесь колоссальные бабки. Колоссальные. Этот бизнес, Денис, ты меня сейчас серьезно послушай, ладно? Слушаешь? Так вот, я хочу, чтоб ты понял, и эту мысль воспринял серьезно, и впитал ее. Этот бизнес, Денис, – единственная возможность для его участников вырваться из говна. Единственная. Они рождением поставлены в такие условия. Или живи спокойно, но в говне, или рискуй, чтобы выплыть на поверхность. Они платят своей безопасностью за возможность жить по более высокому стандарту, за возможность жить, как им хочется.

– За счет других.

– Да, за счет других. Но так делается любой бизнес. Это основа цивилизации. И вот, Денис, когда один из этих людей вдруг уходит, он больше ничем не связан с остальными. И он становится угрозой для них. Поэтому его убивают, я понятно выражаюсь?

– Ты что, убьешь меня?

– Нет, конечно. Но это все равно случится. Ты выпадаешь из системы, но твой снимок остается в картотеке. Понимаешь? Тебя могут убить торчки, узнавшие, что ты теперь без защиты, но наверняка с нажитыми бабками. То же самое могут сделать менты – ты и у них в картотеке. Наденут мешок на голову, вывезут в лес, в хибару какую-нибудь, и будут прессовать неделями, пока ты им не отдашь все. Масса вариантов. Или ты не выдержишь и попытаешься что-то подмутить сам – в последний и единственный, как тебе кажется, раз, и тебя неминуемо грохнут на передаче, зная, что за тобой никого нет. Отказаться невозможно, Денис. Сейчас одним телефонным звонком, отправив шныря на торч-хату, ты поднимаешь сто баксов. А таких звонков, встреч, стрелок у тебя ежедневно с десяток. Ты знаешь, как легко зарабатываются деньги. Ты видел, каким бурным может быть поток. Ты никогда не сможешь забыть этого. Ты не сможешь пахать изо дня в день, по графику, чтобы через тридцать дней получить тонкий пакетик с суммой, которую сейчас ты, не напрягаясь, делаешь за день. При этом еще ты должен будешь лизать с утра до вечера десяток жоп, а чуть поднявшись, должен будешь снять штаны, чтобы твое очко лизал такой же, как ты, только чуть помоложе. И ты вернешься. А тебе не будут доверять. И грохнут.

Вернер опрокидывает в себя стакан и бьет его дном о дерево пола на веранде так, что я вздрагиваю.

– Ты сел на поезд, Денис. Он не едет, он несется с бешеной скоростью. А ты пытаешься с него спрыгнуть. И твоя смерть станет результатом не злой воли машиниста, а следствием физических законов. Ты прыгаешь и разбиваешься, это твое решение и твой выбор, и тебе некого винить, кроме самого себя, понимаешь это? Пойду поссу. Свистни Тае, чтоб вискаря еще принесла.

Он идет в туалет, я – на кухню.

Тая сидит на широком подоконнике, обняв руками колени.

– Ты на него не обижайся. Он всегда такой, – говорит она, пока я выуживаю из холодильника следующую бутылку.

– Такой – какой? – Я чувствую, что язык ворочается с трудом.

– Жесткий. Жестокий. Он так любит, это его способ любить. Чем больше он любит человека, тем крепче его держит. Я это по себе знаю, он и со мной так.

– Да ладно, нормально, – говорю я, просто чтобы сказать что-то.

– Тебе плохо, – говорит Тая, – я вижу, ты скрываешь что-то. Оно тебя гнетет, пожирает изнутри.