Тисса горит

— Интересно… А скажи мне, — продолжал Петр после некоторого молчания, все еще цепляясь за какую-то надежду, — знает кто-нибудь о твоей работе?

— Ну, как не знать! Я, думаешь, пущусь на такое дело индивидуальным порядком? И не подумаю. В мои планы посвящены мой компаньон Вейс, Грюнбергер и два отставных австрийских офицера. Знают и два поляка. Бояться того, что поляки проболтаются, нечего: им своя голова дороже. Относительно Вейса я тоже совершенно спокоен. Вот Грюнбергер — этот мне, откровенно говоря, не по душе. Предлагать, при таком крупном деле, грошовые пари в кафе…

У Петра никаких сомнений больше не оставалось.

— Куда ты едешь? — спросил он.

— В Мункач. До Чапа нам по пути. А скажи-ка, дружище, есть в этих краях кто-нибудь из наших? Я потому спрашиваю, что если кому нужны деньги… Да, впрочем, сам ты не нуждаешься?

— Нисколько, — поспешил ответить Петр. — Из наших здесь никого больше нет.

— Знаешь ли, друг мой, тебе здесь тоже, собственно, не место. Брось ты эту дурацкую социал-демократию и поступай-ка ко мне в секретари. Я из тебя большого барина сделаю. Гарантирую тебе полтораста в месяц… долларов, понятно! А потом, когда начнется война, то и вдвое больше. Будешь поддерживать связь между Веной, Унгваром, Берегсасом и Мункачем. Ведь военные грузы будут итти по линии Мункач — Лавочне — Львов. Итак, еще раз: на первое время жалованья полтораста долларов. По рукам?

— Нет, уволь. Не гожусь я для такой работы.

— Пустяки, научишься, — стал убеждать его Анталфи.

Но все его красноречие пропало даром — Петр остался верен социал-демократии.

На станции Чап пришлось им прождать лишний час.

— Пойдем, поглядим на границу, — предложил Анталфи.

— Пойдем.

Венгерская граница отстояла от станции на добрых полтора километра, но не прошли и сотни шагов, как их остановили.

— Куда?

Анталфи вместо ответа предъявил свой паспорт: он разъезжал с французским паспортом.

Чешский фельдфебель вытянулся в струнку и отдал честь.

Средневековье

Солнечный луч золотит правую щеку Марии.

Рожош, широко расставив ноги, стоит у камина. До половины выкуренная сигара поминутно тухнет у него в зубах, и он, зажигая одну спичку за другой, забывает закуривать. Когда спичка, догорев до конца, обжигает ему пальцы, он всю коробку швыряет в камин и продолжает покусывать холодный окурок сигары.

Петр обращается то к Марии, то к Рожошу:

— Необходимо, безусловно необходимо, и притом весьма энергично, выступить против берегсасского жупана.

— Открой окна, Мария. Пора бы, собственно, перестать топить.

— Сам же затопил, — отвечает Мария.

Рожош машет рукой, показывая, что это, мол, значения не имеет.

В комнату вливается мартовский воздух.

— Вопрос этот, — снова начинает Петр, — важен во всех отношениях. Во-первых, с принципиальной точки зрения — дело идет о демократии. Что касается практических соображений…

— Нельзя рисковать: дело может кончиться поражением, — прерывает его Рожош.

— Поражением? — удивленно — вскидывает брови — Петр. — Да разве это вообще возможно? Демократическая республика… Премьер — социал-демократ, товарищ Туссар…

— Погодите, — снова прерывает его Рожош, — рабочее движение вы, может, и знаете, но в высокой политике не разбираетесь. Вы упускаете из виду, что мы в руках у генерала Пари.

— До поры до времени, — отвечает Петр, — пока мы еще слабы. Но когда мы окрепнем…

— Тогда генерал Пари будет у нас в руках, — необычайно резким тоном доканчивает за него Мария.

— Ну, ты еще!.. — сердито кричит на нее Рожош и топает ногой.

— Сейчас замолчу, — говорит Мария, — сию минуту… Я лишь хочу сказать, что Пари дорожит тобой, пока считает твою партию силой. Но стоит ему заметить, что ты слаб, и он прогонит тебя, как негодную прислугу.

«Сейчас он напустится на сестру», — мелькает у Петра, но Рожош продолжает молчать и лишь прокусывает сигару насквозь. Мария высказала вслух мысль, давно уже доводившую Рожоша до головной боли. Если партия не рабочая — на что она генералу Пари? Если же она превратится в подлинно рабочую партию, то останется ли она партией Рожоша? А если он, Рожош, не возьмется по-настоящему за организацию рабочих, не получилось бы, что кто-нибудь другой…

— У меня голова болит, — говорит Рожош, потирая себе висок. — Да если бы и не болела, нельзя так, на лету, решать важные вопросы. Берегсасского жупана я хорошо знаю. Он человек крепкий. Задень его — дело дойдет да крупной драки. А ведь мы, социал-демократы, народ мирный, не так ли?

И он улыбается натянутой улыбкой.

Мария выпячивает нижнюю губу. Петр пожимает плечами.

— Завтра мы вернемся к этому разговору, — говорит Рожош, протягивая руку Петру, — а сейчас мне нужно в губернаторскую канцелярию.