Тисса горит

Дешева твоя кровь, бедняк,
Зарабатываешь медный грош —
И его не истратить никак…

— Хватит! — обрывает вдруг музыку Дани Чики. — Пошли! Играйте Розе. Официант, дать цыганам вина!

— Разве чехи — господа? — опять обращается он к Секерешу. — Не господа они, а демократы. Кто демократ? Тот, у кого нет силы, у кого смелости нет. То-то и оно. До какой поры будут тут чехи играть в демократию? Покуда мы это терпим! Но недолго это будет продолжаться. Или мадьяры или русские прогонят их обратно, к чортовой матери, но здесь им не остаться… Так-то… Или русские или мадьяры… Выпьемте, братья. А кто это сделает, русские или мадьяры — решит вопрос культуры. У чьей культуры будет преимущество… Вот именно — культурное преимущество, культурное преимущество…

Минуту спустя он уже храпит, уронив голову на стол.

— Глупо сделали, что там остались, — сказал Петр, когда они очутились у себя в номере.

— Пожалуй, — согласился Секереш. — Меня учили тому же, чему и тебя: на подпольной работе нельзя крупные деньги менять, нельзя носить черные очки и мочиться на улице. Но Дани Чики этой программой не предусмотрен, и я доволен, что мне довелось столкнуться с таким явлением. Подумай только: кусок неподдельного средневековья. И где? Меньше чем в трехстах километрах от советской границы! Ну, давай спать, завтра предстоит трудный день.

И завтра, и послезавтра.

— Завтрашнего дня я немного побаиваюсь, — сказал Секереш, улегшись в постель. — Не наделал бы Лаката глупостей…

Петр не ответил: он уже спал.

Родовой замок Ракоци

В субботу после завтрака Секереш тщательно побрился и отправился на прогулку.

Петр еще с часок посидел над книгой, делая вид, будто читает. Он чувствовал себя неспокойно. В три часа он тоже надел пальто и вышел. Останавливаясь у витрин магазинов, он не спеша бродил по Главной улице, купил номер «Унгварской газеты» и пробежал его, пересекая площадь перед ратушей. Рассеянно поглядывая по сторонам, он поплелся к железнодорожной насыпи. Он не знал, как убить время.

Дорога мокрая, к башмакам липнет вязкая грязь. Петр на ходу высоко вскидывает ноги и резкими движениями стряхивает с башмаков налипшие комья, которые взлетают и грузно шлепаются оземь. Справа от дороги тянутся зеленеющие поля, окаймленные вдали виноградниками; слева, где должны быть Карпаты, по полям стелется густой туман. Холма больше не видно, но родовой замок Ракоци еще высится над туманной пеленой. Воздух недвижен, и море тумана не колышется.

Дорога сворачивает к замку.

— «Дешева твоя кровь, бедняк! Зарабатываешь медный грош…» — напевает про себя Петр, думая о Ракоци[20].

Род Ракоци… Франц Ракоци…

Больше десяти лет вел Франц Ракоци борьбу против Габсбургов. Его воинство составляли венгерские дворяне, венгерские, украинские, румынские и русинские крестьяне. Вся эта земля принадлежала некогда Ракоци — теперь принадлежит потомкам тех, кто его предал. А крестьяне… Ничего ни от кого не слышав, ничего про это не читав, Петр все же знал, твердо знал, что стало с этими героическими, босыми и оборванными крестьянскими воинами. Господа и двести лет назад были не лучше, чем сейчас.

Дешева твоя кровь, бедняк…

Даже песню — и ту украли у них господа. Горькую жалобу оборванной гвардии Ракоци распевают теперь господа, — те, что пьют кровь и бросают в тюрьмы потомков героев Ракоци — красных солдат. Венгерских, украинских, словацких рабочих и крестьян…

Дешева твоя кровь, бедняк…

Мрачно вздымается к небесам замок Ракоци. Всласть натешились над ним Габсбурги, превратив это «орлиное гнездо» в каторжную тюрьму. Теперь он пустует, и живут в нем одни только призраки. Да, с тех пор, как Мункачем владеют чехи, призраки заселили замок. Верно, «куруци» в бархатных шапках и желтых сапогах со своими дамами, разодетыми в шелка и бархат, отплясывают там «венгерскую круговую»… В тихую погоду, на заре, до самого Мункача слышен плач героев. Это герои Ракоци оплакивают злосчастную Венгрию…

Дешева твоя кровь, бедняк…

За мостом, под аркой, стоит Лаката.

— Все в порядке.

У лестницы, ведущей вниз, человек саженного роста протягивает Петру огромную ручищу.

— Не узнаешь, что ли?

В полумраке Петр не различает лица великана. Лишь когда тот затягивается папиросой, огонек на мгновенье озаряет широкие красные губы под отвислыми черными усами…

— Нет, не узнаю…

Михаил Тимко! И теперь не вспоминаешь? Я — Мишу. Твой дядя выгнал меня, когда я вместе с тобой стал ходить в Рабочий дом…

— Мишу?!

Пока они спускаются по лестнице, Тимко в немногих словах перебрасывает мост через эти девять лет разлуки. Завод в Свальяве, военная служба, галицийский фронт, плен, Красноярск, красная гвардия…

— Два месяца назад судьба опять привела на родину. Жену с собой из России привез…

На лицо Тимко падает свет от шахтерской лампы, поставленной на краю колодца. Мишу всего на год старше Петра, но выглядит старше на добрых десять.

— Да, брат, не на розах спал…