Тисса горит

— Чего ради мы, собственно говоря, разыграли всю эту комедию? — заговорил, наконец, по-венгерски доктор Гольд. — Ни одна живая душа нас не видела.

— Никогда нельзя знать. Здесь столько полицейских — полдюжины на каждого жителя. Но борода у тебя, надо воздать тебе должное, действительно великолепна. Я бы тебя, честное слово, не узнал. Это не значит, конечно, что канцелярия пропаганды не узнает. У чешского льва всегда два хвоста, но у канцелярии пропаганды сотня глаз.

Лиловый автомобиль без малого три часа разъезжал по шоссе.

Секереш и доктор Гольд-Гюлай обсудили партийные дела до мельчайших подробностей.

Гюлай был очень недоволен.

— Много шума, а толку мало — таково было его мнение.

— Не забудь, что мы должны взять установку на краткие сроки. Темп мировой революции…

— Краткий срок — это правильно. Но если дело дойдет до действий, мы обанкротимся.

— Ты ошибаешься.

— Хотелось бы, чтобы ты оказался прав. Теперь нам, конечно, не остается ничего иного, как продолжать то, что вы начали. Изменим мы лишь одно, и на этом я настаиваю: те товарищи, которые работают легально, не должны принимать непосредственного участия ни в работе военной организации, ни в подпольной работе, связанной с Венгрией. Охотно допускаю, что государственная власть у вас неопытная, подкупная, слабая, но все же мы не в праве поступать легкомысленно. С Петром, Монданом и Ничаем я хотел бы побеседовать лично.

— Что же, это можно устроить, — сухо ответил Секереш.

— Этот Гонда прекрасный парень, — продолжал Гольд, не замечая или не желая замечать недовольного тона Секереша. — Вообще здешние товарищи мне очень нравятся.

— Мне также.

Гольд крепко хлопнул Секереша по плечу.

— Какая у нас будет красная армия! Этого зверя Хорти мы одним ударом сбросим в Адриатическое море. Если подумать, что еще несколько недель, и…

Секереш с горящими глазами восторженно кивал головой.

— Еще несколько недель, и…

В тот же вечер Секереш послал Ивану Рожошу письмо.

Письмо это было не написано Секерешем, а получено им самим. За последнюю неделю он получил около двухсот подобных писем. Партийные организации, а также люди, сочувствовавшие партии, — притом не из рабочих или крестьян, — письменно уверяли его в своих симпатиях и в своей преданности.

Такое письмо было получено им и от служащих мункачского жупаната. Под письмом стояло пятьдесят две подписи.

Письмо начиналось с обращения:

«Многоуважаемый и искренно любимый товарищ Секереш!..»

Секереш после недолгого размышления взял перочинный ножик, соскоблил с письма свою фамилию и написал вместо нее «Рожош».

Подправив таким образом письмо, он отослал его Ивану Рожошу.

Легионеры

События следовали одно за другим, неумолимо и оглушительно, как удары парового молота, пущенного полным ходом.

В день возвращения Секереша из Праги румынские железнодорожники уже перевозили французское оружие по направлению к Лавочне.

В тот день, когда Секереш ударил Немеша по лицу, Петр переехал в Волоц. Когда генерал Пари пригласил вождей новой партии на «дружеское собеседование», виадук между Волоцем и Верецке уже лежал в обломках.

На другой день после взрыва Петр вечером возвратился в Свальяву. Тимко уже знал о случившемся. Оставшись наедине с Петром, Тимко вопросительно посмотрел на товарища, как будто хотел спросить, кто и как это сделал. На его немой вопрос Петр ответил:

— Ей-богу, не знаю. Работа не наша. Мы собирались это сделать послезавтра.

— Кто же, в таком случае?

— Не знаю. Может быть, украинцы?

Больше они об этом не говорили. Женщины легли спать, а мужчины остались сидеть, обсуждая перспективы войны. Две недели, в крайнем случае семнадцать-восемнадцать дней, никак не больше, — и русские будут здесь. Надо торопиться, надо быть готовыми к их приходу.

Они уже собирались лечь спать, Ольга давно спала, как вдруг дом огласился отчаянным плачем Наташи. Ее вопли, звучавшие как крики о помощи, разносились далеко по сонной улице. Ольга вскочила, мужчины также поспешили на помощь, но Наташу ничем нельзя было успокоить. Когда Петр хотел напоить ее водой, она в кровь исцарапала ему руку.

— Надо сходить за доктором, — сказала Ольга.

Тимко грубо выругался…

— Только этой драной кошки нам и недоставало, чтоб ее…

Ольга вступилась за Наташу. Ее растрепанные белокурые волосы блестели при чахлом свете керосиновой лампы, глаза метали искры. Тимко предпочел умолкнуть.

Когда явился Бекеш, Наташа уже успокоилась. Лежала на спине, тяжело дыша и испуганно обводя комнату большими черными, лихорадочно блестевшими глазами.

Ольга в углу укачивала маленького Володю.

— Гм… гм… Нелепая жизнь. Ну, что там опять такое, голубушка?

Бекеш потрогал покрытый испариной лоб больной. Заботливо отвел назад ее прекрасные черные волосы и положил ей на лоб холодный компресс. Покончив с этим делом, он уселся у Тимко в комнате, словно два часа ночи — самое подходящее время для беседы.

— Чтобы не беспокоить больную, притворите-ка дверь на кухню — авось уснет, — сказал он и закурил сигару, что явно указывало на то, что он не торопится.

Тимко принес из кухни лампу.