Титан

— Сам же знаешь, что я права. Знаешь же. Видел, как твоя дочка-то поменялась за последнее время. Ну, скажи, видел?

— Что тебе нужно? — холодно спросил отец Светланы. Ему было неприятно это признавать, но он отдавал себе отчёт в том, что Светка за последнее время сильно изменилась. И эти её изменения, мягко говоря, настораживали Андрея Сергеевича.

Мягко говоря.

— Эх, паренёчек-паренёк, мне одно нужно, чтобы она тебя не извела, — как-то с сожалением произнесла бабища. Она снова опустила свою клюку и оперлась на неё, навалилась всем телом. — А ведь она может. Да…

— Что ты несёшь? — с одной стороны, Фомин готов был возмутиться, но с другой… он уже не первый день поглядывал на дочь. Он видел, знал, что она меняется, и меняется не в лучшую сторону. Она стала скрытной, она отдалялась от него, кажется, стала врать. Андрей Сергеевич всё ещё пытался осадить старуху, но в душе хотел продолжения этого разговора. Он больше не пытался уйти, потому что хотел услышать от неё то, чего не мог узнать у самой дочери.

— А то и несу…, — продолжала баба. — Да ты и сам уже до этого доходишь, авось не слепой, не слепой, как я, всё видишь. Видишь же, что в ней от твоей дочурки и не осталось ничего, чужая баба в доме твоём живёт. Молодая, горячая. И ты ей в доме не нужен, и жена твоя полумёртвая тоже. Помеха вы ей. Да, чужая баба, и баба та не простая, баба та страшная.

И тут стало Андрею Сергеевичу не по себе, потому что каждое слово бабищи отдавалось в его голове словно колоколом, глубоким звоном, каждое слово отпечатывалось в нём.

— Не дочка она тебе больше, — звенели в его голове слова. — Она сама по себе, сам же видишь, ты ей более не указ. Не твоя она больше. Не дочь тебе…

И он вдруг понимал, что в этих словах что-то есть, может, и не все они правда, но какая-то доля правды в них была.

— Так кто же она? — немного растерянно спросил Фомин.

— Э, ты себе-то не ври, зачем спрашиваешь? — баба даже засмеялась. — Сам ведь давно уже понял, кто она.

— Да не понял я ничего, ты мне скажи.

И тут бабища приблизила свои белые глаза к его лицу и сказала так, что отставному офицеру стало холодно в груди:

— Ведьма она, ведьмища лютая. Такая лютая, что и поискать. Ты к ней повнимательнее присмотрись, должно быть в ней что-то такое, что она от других людей прячет, что другим людям глаз будет резать.

— Да что… Что ты несёшь?! — вырвалось у Андрея Сергеевича, но именно сейчас он подумал о перчатках, которые дочь не снимала.

— Паренёчек…, — снова звенели слова бабы в голове отца Светланы, — ты не дуркуй, не дуркуй, слушай, что тебе говорят, я же тебе добра желаю, слышишь, я не вру, ты и сам это знаешь, сам догадывался, просто к слову этому не привык, вот тебя от него и ломает. Да и не о слове речь я веду, о тебе, у тебя ведь ещё детишки есть, есть ведь?

— А причём здесь это? — насторожился ещё больше Фомин.

— А при том, паренёчек, что дочурочке, дочке твоей ты не нужен, и жена твоя не нужна, и детишки иные, она созрела, ей теперь своё гнездо вить время пришло, а вы все ей только помеха. Сначала она тебя изведёт, сживёт со свету, потом и бабу твою, уж с нею у неё забот много не будет, а потом и сыночков твоих изведёт, ну или по доброте душевной погонит из дому. Уж это я не знаю, врать не буду, но то, что ты уже не жилец — это точно. Это точно, паренёчек…

— И что же мне делать? — вполне серьёзно спросил Андрей Сергеевич.

— Так ты сам реши, — сказала бабища, полезла куда-то в свои юбки и достала оттуда маленький старинный пузырёк из коричневого стекла с облезшей этикеткой. — Вот, — она протянула ему пузырёк, — одной капли будет достаточно. И никто ничего не узнает. И помрёт твоя ведьмища легко, умрёт, как заснёт.

— Ты что, дура! Ты что…, — возмутился отец Светланы. Он готов был ударить старуху костылём по её большущей, мерзкой голове.

— Не ори, паренёчек, я ж тебя не принуждаю, ты сам всё реши, сам, а я тебе только помочь хочу, — она продолжала протягивать ему свою старую блёклую лапу, в которой лежал коричневый пузырёк. — Говорю же, никто и не прознает про это.

Её белёсые, мёртвые, как у дохлой рыбы, глаза вдруг как будто ожили, она ими, кажется, заглянула в глаза Фомина:

— Только вот выбор-то у тебя простой, паренёчек, либо она, либо ты.

— Нет, — твёрдо ответил отец Светланы.

— Ну и хорошо, — сказала старуха и кинула пузырёк на землю перед Андреем Сергеевичем. Кинула, повернулась и пошла, раскачиваясь всем туловищем из сторону в сторону, — но помни, либо ты, либо она. Потом не плачь, не горься.

Он же постоял, постоял, посмотрел на пузырёк, что лежал перед ним на мокром асфальте, подумал и стал, опираясь на костыли, опускаться. Проходящая мимо женщина, увидев его усилия, наклонилась, подняла пузырёк и протянула ему.

— Спасибо, — сказал Андрей Сергеевич.