Титан

Подполковник Тищенко, комендант объекта “Ближняя дача”, заканчивал вечерний обход. Ему, собственно, не вменялось это в обязанность. Есть начальник охраны – он и обязан посты проверить. Но Тищенко знал, что так нужно. Так требуется. Он служил здесь двенадцатый год. И кое-что понимал про это место, чего не найти в инструкциях. О чем не скажут вслух даже старожилы.

Тищенко-то сразу уловил, что у Дачи есть свой характер. Их, офицеров и прапорщиков, отбирал сюда отдел кадров, и весьма пристрастный отдел кадров. Характеристики, анкеты, послужные списки – все должно было быть на высоте.

Но все же решала – Дача. Кто ей не нравился, того старый дом выживал, кого – медленно, кого – скоро. У него, у дома, было весьма недоброе чувство юмора.

Кинолог прапорщик Нефедьев, прежде убежденный трезвенник, спился и вылетел со службы – собственные же псы покусали.

Капитан Малофеев, начфин, пунктуальнейший человек, забыл в такси портфель с секретной платежной ведомостью. И ладно, заработал бы выговор, – но именно в это такси сел следующим пассажиром установленный сотрудник посольской резидентуры Франции.

Майор Пожигайло, завхоз, выпускник Энергетического института. Трудяга, боготворивший Дачу, добывавший краску, цемент, стекла, мебель (даже в их ведомстве не все было ладно со снабжением, чего уж), – получил удар током, когда включил новенький чайник у себя в каморочке. Паралич, жизнь овоща.

Лейтенант Кириллова, старшая над горничными. Генеральская дочка, между прочим. Пухленькая, а красотка. Одевалась – шик. Тищенко к ней подкатил было, да не вышло, не ее калибра он был ухажер. Разбилась насмерть в машине, аккурат у “Праги”, на правительственной трассе, что связывает Кремль и Дачу, с каким-то фарцовщиком. Даже ее отец не смог дело замять.

Или – совсем недавно, три месяца тому назад. Старший лейтенант Андреев, атлет, рост 189, динамовец, вице-чемпион Девятки по троеборью, мастер спорта по самбо, да и стрелок, каких поискать. Хотел утихомирить в метро какого-то пьяного сморчка, бродягу, как потом выяснилось, высланного за сто первый километр. Не блатного, не приблатненного даже. И словил перочинный нож в артерию, истек кровью на “Партизанской”, скорая не успела.

После Кирилловой, кстати, Тищенко и понял, что не только в Даче тут дело. Любил он ее, девицу беспутную, потому и почувствовал. Он сам был деревенский, из глухого угла, путь наверх выгрыз, в педагогический институт поступил после пограничной службы, там и пригласили в органы. Но помнил он свой лесной угол дремучий, детство голодное помнил – много было брошенных деревень в округе, и шарили они с ребятами по пустым домам, баловались. Разная там нежить шутковала, жуть нагоняла, но место свое знала и силу невеликую. Годную лишь, чтобы пацанят пужать.

Не в Даче было дело.

В Хозяине.

В Хозяине, который тут умер.

Его это была манера. Его хватка.

Его власть.

Они побоялись разрушить его дачу, думал Тищенко. Вынесли его из Мавзолея, сняли статуи, высекли на Съезде, переписали учебники – он же учился на преподавателя истории, он знал, – но Дачу, любимую Дачу, не тронули.

Оставили будто на всякий случай, если он явится и потребует места, ночлега, крова. Сколько под Москвой номенклатурных дач, хватит на полк, на дивизию! Так нет, сохранили эту, где Хозяин ушел навсегда, отдал им власть.

Но Хозяин не ушел.

Годы Тищенко втайне размышлял: каков принцип? Кого он принимает и кого отвергает? Вычислял, строил гипотезы. Цвет волос учитывал, черты лица, возраст, пол, национальность…

А потом догадался. И с этой догадкой окончательно принял мысль, что Хозяин – здесь.

Не было принципа. Была только чистая власть. Прихоть. Импульс. Сиюминутное желание. Он больше не мог править всеми. И, может быть, это был не он, а лишь часть его. Осколок. Остаток. Заточенный. Привязанный – не к телу, к могиле, а к месту смерти. И ждущий чего-то.

Могли ли они, Хрущев и другие, знать? Догадываться? Они, материалисты, циники? Или просто чувствовали – чутьем псов, не забывших плеть? Инстинктом? Тищенко думал, что чувствовали.

Так-то он и понял про порядки. Про настоящие здешние порядки. Если чувствуешь, что Дача, что Хозяин так хочет – исполняй. Не ты заводил – не тебе менять.

Поэтому он и делал вечерний обход, осматривал забор, прожекторы, колючку. Потом проверял пожарные гидранты, рукава, огнетушители. Он перенял уже страхи дома, боявшегося огня, непотушенной сигареты, молнии, тления, жучков-древоточцев. Бросил курить. Да, тут вообще никто не курил. Здоровое место.

В самом доме ничего очевидно сверхъестественного не было. Хозяин так не унижался. Никаких тебе странных шорохов или полночных скрипов половиц. Силуэтов в конце коридора. Меняющих место вещей. Нет. Даже в день смерти.