Титан

Эдвина и не догадывалась о значении слова «содомит», но видела, что это слово шокирует людей. Эдвина обожала шокировать окружающих и делала это при всякой возможности. Она уже привыкла к выражениям, типа: «Мой папа — настоящий содомит» или «Он просто страшный содомит». Если бы кто-нибудь сказал ей, что она обвиняет своего родителя в акте содомии, она невинно попросила бы объяснить ей слово «содомия». Эдвина была гораздо менее зрелой, чем ей казалось. «Зрелость» образца 1917 года означала то, что девушки должны красить себе губы. Губной помадой Эдвина активно пользовалась, несмотря на протесты ее матери леди Леттис.

Она появилась на корте, намеренно заставив Ника прождать ее десять лишних минут, и выиграла первую подачу.

— Вы случайно не придерживаетесь ошибочного мнения насчет того, что мужчины автоматически являются более спортивными, чем женщины? — спросила она.

— В зависимости от вида спорта. В бейсболе, например, это так и есть.

— Такая глупая скучная игра!

Ник только пожал плечами и приготовился принять ее мяч.

Она взяла гейм, а потом и весь первый сет по счетам шесть — один. Ник молчал.

— Достаточно? — спросила она, подходя к сетке.

— Я сыграл бы еще сет.

— О, в таком случае признаю, что вы умеете проигрывать.

— Благодарю.

— Не обижайтесь, но вы ведь только начинающий игрок. Я поступаю с вами нечестно. Не хочу сказать, что я прямо какой-нибудь мастер, но просто играю уже много лет. Я начинаю тревожиться за вашу мужскую гордость.

— Мне говорили, что лучший способ совершенствоваться в игре — играть с более сильными.

— О, это правда.

— Тогда, если вам не надоело, сыграем еще сет.

— Ну что ж…

— А чтобы подбодрить мои усилия, не поставить ли нам на кон деньги? Скажем, двадцать фунтов?

Она колебалась.

— По-моему, это будет нечестно.

— Вы думаете, что отнимете пресловутую конфетку у ребенка, но ведь я американец, патологически одержимый деньгами. Мне действительно нужен стимул. Денежная ставка заставит меня собраться. — Он улыбнулся. — А если произойдет чудо и я выиграю, то вложу деньги в фонд мира, о’кей?

— Ну хорошо.

Он разгромил ее со счетом шесть — ноль. Она была взбешена.

— Ты обманщик! — кричала она. — Ты хам, животное, ты… содомит! Ты же хорошо играешь!

Он рассмеялся, и ей захотелось запустить в него ракеткой.

Ник договорился с лордом Саксмундхэмом перенести их встречу на вечер. Было еще рано, и поэтому Ник пошел прогуляться по окрестностям поместья. Он решил, что Тракс-холл ему нравится так же сильно, как не нравится Эдвина, которую он пренебрежительно прозвал про себя «избалованной девчонкой». Он был погружен в размышления. Уже прошло несколько месяцев с того дня, когда Альфред оставил его в Лондоне, уплыв домой на нейтральном греческом судне. О Диане до сих пор не было никаких известий. Проникаясь с каждым новым днем растущим раздражением, Ник забрасывал Альфреда телеграммами с требованием сдвинуть дело с мертвой точки, но ответы приходили всегда одни и те же. Диана поправляется, но врачи все еще не успокоились. Это так бесило, что Ник уже начал подумывать о том, что, возможно, это еще одна гадкая затея Арабеллы Рамсчайлд для того, чтобы не дать ему увидеться с ее дочерью. Он убеждал себя в том, что это бред, что ни одна мать не может быть такой мстительной. Но потом он вспоминал про аборт и понимал, что, возможно, не такой уж это и бред.

Умерщвление ребенка не давало покоя. Его сжигала ненависть к матери Дианы и презрение к отцу. Чем больше он об этом думал, тем сильнее это накладывало отпечаток на его отношение к самой Диане. Ведь, в конце концов, она реализовала то, о чем ее просила мать. Ник знал, что до сих пор незамужние матери испытывают на себе сильное социальное давление. Но ведь она не думала об этом в том пляжном домике. Значит, когда речь шла о наслаждении, ее не волновало, «что скажут люди», а когда пришла пора взять на себя ответственность материнства — другое дело, так что ли? Возможно, она и противилась уговорам матери, но ведь в конечном итоге уступила!

Прогуливаясь вдоль кромки красивого бассейна, в воде которого отражался Тракс-холл, Ник размышлял о том, что же все-таки за женщина Диана Рамсчайлд.

Конечно, он любил ее, в этом не было и тени сомнения, а любить — значит прощать. Он жалел ее и даже думал, что, возможно, излишне разгорячился из-за аборта. И все же… теперь он видел свою зеленоглазую богиню в несколько ином, потускневшем свете.

И в ту минуту увидел Эдвину, выходившую из дома. Она остановилась на каменных ступенях крыльца, легкий ветерок трепал ее твидовую юбку.

Конечно, она была избалованной девчонкой, но Ник не мог не восхититься сейчас ее необычайной красотой!