Тито и товарищи

Тито был не очень хорошим оратором. Как пишет сербский писатель Иван Иванжи, который ассистировал ему во время переговоров с немецкоязычными представителями, он был «худшим оратором на земле»[2344]. Когда он импровизировал, в его речи часто отсутствовала логика, он нередко прибегал к избитым фразам, народным поговоркам, разговорному языку. Однако во время политической борьбы и полемики он умел сформулировать свою мысль четко. Его борьба с сербскими либералами в 1972 г., пишет Джилас, – настоящая модель внутренней согласованности и ловкости в аргументации[2345]. Самого себя он представил как решительного борца за Югославию против ошибочной сербской политики: «.наступил решительный час, когда мы должны отстранить то, что тревожит наш народ, нашего рабочего человека»[2346]. На скамью подсудимых он прежде всего посадил финансовую олигархию, а также политиков, которые ее защищали. Якобы ничего не было сделано в отношении преобразования «банков, реэкспорта, внешней и оптовой торговли». Это была основная критика Сербии со стороны других республик, которую Тито сопроводил формулировкой, что всё это имеет далеко идущие политические и экономические последствия для всей страны. «Банду негодяев», как именовал противников Дража Маркович, Тито обвинил в анархо-либерализме, элитарности и технократии. Упрекнул их в том, что они поддерживали концентрацию капитала в Белграде, пренебрегали классовой борьбой и позволяли, особенно в университете, открытые нападки на него самого. «Большинство, во главе с Никезичем и Латинкой Перович, – пишет Биланджич, – оказались в ситуации “шах и мат”, так как перейти с позиций защиты в нападение на Тито означало начать нападение на Югославию»[2347]. «Он классово, по-большевистски борется за свой престол», – едко отметил Добрица Чосич[2348].

Под тяжестью обвинений Никезич и Латинка Перович 21 октября 1972 г. на закрытом заседании ЦК СК Сербии оставили все партийные и государственные должности. Когда Никезича предупредили, что за Тито стоят генералы, прежде всего министр обороны Любичич, он самонадеянно ответил: «Не верю, что генералы последуют за восьмидесятилетним старцем». Однако он ошибся[2349]. Их падение (Никезичу был 51 год, Латинке Перович – 39) означало также поражение «европейского» направления, которое уже два столетия присутствовало в сербской политической и интеллектуальной жизни, хотя никогда не было достаточно сильным, чтобы быть в большинстве. Последствия были плохими как для Сербии, так и для Югославии, гораздо хуже тех, которые повлекло за собой падение хорватских либералов.

«Югославский либерализм, – сетовал The Economist, – был выброшен в окно»[2350]. Поражение «наиболее грамотной части сербского общества» снова открыло двери «восточной» партии, ксенофобии и пребыванию в своих собственных мифах, неспособных вытянуть народ из экономической и цивилизационной отсталости. Действия, которые предприняли во имя «укрепления единства», не были ни кратковременными, ни простыми. Вопреки сопротивлению всё было сделано основательно, невзирая ни на кого и ни на что, хотя Тито понимал, насколько ценны люди, которых он лишает положения. «После октябрьских переговоров, – говорит Латинка Перович, – Сербия вступила в период сталинских чисток. А если этот механизм однажды запустить, он всё время будет требовать нового топлива, чтобы функционировать»[2351]. Уже 11 ноября 1972 г. из президиума государства вышел Коча Попович, член коллективного президиума СФРЮ; он не скрывал своего критического отношения к тому, что происходило, будучи уверенным, что речь идет о своего рода «дворцовом перевороте». После короткого разговора с Тито, которого он упрекал, что тот преувеличивал и напрасно драматизировал ситуацию, Попович сказал его секретарю: «Мы делали ошибки много лет, это меня побуждало к их исправлению, сейчас я потерял всякую надежду что-либо сделать, поэтому я ухожу»[2352]. За ним более или менее добровольно ушли два редактора наиболее известных белградских изданий: Политика и NIN[2353]. В последующие месяцы почти 6 тыс. человек потеряли свои рабочие места в политической, экономической и культурной сферах деятельности, а заменили их совершенно неизвестные «середняки». На предприятиях и в учреждениях начал главенствовать, как написал в своем дневнике директор белградского телевидения, который и сам стал жертвой чистки, «наплыв примитивизма», поскольку самые худшие служащие и рабочие пытались воспользоваться реставрацией «диктатуры пролетариата», чтобы добиться авторитета. Среди интеллектуалов было много оппортунистов, что побудило самого Дражу Марковича пожаловаться: «Какие слабые и беспомощные у нас корифеи культуры! Как при более или менее организованном наступлении наших сил они разрушаются, словно карточные домики. Смешно и грустно немного»[2354].