Тито Вецио

Квестор Сулла, казалось, был крайне возмущен этим бегством и без всякого суда приказал убить часового солдата. Гораздо благоразумнее было бы сперва допросить его, но Сулла не любил тянуть, и когда появлялась возможность кого-либо казнить, никогда не беспокоился ни об уликах, ни о свидетелях. Вскоре все было забыто. Что же касается меня, то соображения безопасности, жажда мщения, благодарность и дружба — все это влекло меня в римский лагерь, который стал моим вторым домом. Я был поставлен во главе отряда нумидийских всадников Рима. Югурта неоднократно в испуге бежал от нас. Горе ему, если бы он тогда попался в мои руки.

Наконец, как ты знаешь, Сулла, к которому тянулись нити всех лагерных интриг, успел захватить Югурту благодаря измене Бокха, и теперь тиран ожидает заслуженной казни. Но Рим, окончательно освободивший Африку от самого жестокого и кровожадного зверя, к несчастью сам порождает зверей не менее опасных, чем Югурта. Мне это хорошо известно. Ты, конечно, понял кто был тем самым беглым легионером из римского лагеря.

— Макеро! Я об этом догадывался и уверяю тебя, что ему не поздоровится, когда он узнает как умеет обращаться с ножом рудиарий.

В это время раздался громкий и повелительный возглас:

— Стой!

Разговор двух человек, которых мы отныне, несмотря на разницу их общественного положения, будем называть друзьями, был неожиданно прерван окликом часового на аванпостах лагеря. Оказывается, они незаметно дошли до стоянки Гая Мария. Нумидиец сообщил часовому пароль и, пожав рудиарию руку, тихо сказал:

— Здесь мы вынуждены расстаться, но наша дружба, возникшая сегодня, должна продолжаться. С завтрашнего вечера, по окончании церемонии триумфа, мне позволено жить в доме Тито Вецио. Тебе стоят лишь прийти туда и спросить нумидийца Гутулла. И мы вместе обсудим, как обеспечить безопасность того, кого мы любим больше, чем брата. А теперь дай еще пожму твою руку; да хранят тебя боги.

Новые друзья расстались. Рудиарий пошел по Триумфальной улице по направлению к Большому Цирку. Близ Велабро он был вынужден спрятаться в тени дома патрициев, не желая встречаться с бывшими посетителями таверны, провожавшими старого толстяка Силена — фламина, опьяневшего окончательно и уверявшего своих товарищей, что в Риме землетрясение, потому что шатаются колонны окружающих домов.

Между тем нумидиец Гутулл вошел в лагерь через преторианские ворота. Миновав преторий, [27]он подошел к палаткам, где размещались трибуны. [28]Всюду царило молчание. Нумидиец остановился около палатки своего юного друга и внимательно, как человек, опасающийся западни, осмотрелся кругом. Палатка была похожа на четырехугольный павильон, состоящий из сшитых вместе кож в рост человека. Внутри она была освещена, так что можно было рассмотреть, что убранство хотя и носило отпечаток основного занятия ее хозяина, но было весьма роскошным и даже изящным! Стены были завешаны шкурами львов и других африканских животных. Драгоценное оружие, значки, отнятые у неприятеля, венки, браслеты, ожерелья и фалеры подчеркивали храбрость и эстетический вкус молодого воина. Лампа из позолоченной бронзы с одним фитилем, наполненная благовонным маслом, излучала легкий приятный свет. На походной кровати, покрытой дорогими шкурами, под одеялами пурпурного цвета с улыбкой на устах спокойно спал молодой Вецио, так что, взглянув на него, можно было убедиться в его сердечной доброте. Гладкий, без морщин лоб казался зеркалом самого спокойного озера. Эта душа не могла знать ненависти или злобы и словно родилась только для любви. А между тем судьба готовила этому достойному юноше совсем иное. Ветер вскоре должен был сорвать этот нежный цветок и бросить его в резню и бойню. Гутулл с любовью посмотрел на спящего.

— Бедный юноша с ангельской внешностью и сердцем льва. Что же ты сделал, чтобы возбудить такую глубокую ненависть к себе? Ты самый благородный и великодушный из людей, у тебя для каждого существует только одно чувство — любовь. Ты спокойно спишь и не осознаешь грозящей тебе опасности. Ты не знаешь, какие козни затевают твои враги. Но я не сплю и именем всех богов моей родины и великого Рима клянусь, что моя дружба будет тебе надежным щитом от происков убийц, в тайне замышляющих твое убийство.

Сказав это, нумидиец обошел палатку и тщательно осмотрел самые отдаленные и темные углы. Точно также он поступал и в прежние годы, когда вместе с семьей жил в своей палатке. Это обстоятельство напомнило бедному осиротевшему отцу то время, когда были живы дети, слезы блеснули на его глазах и несчастный задумался, повесив голову, затем, провел рукой по лбу, как бы желая отогнать докучливую мысль, поставил лампу поближе к кровати Тито Вецио, взглянул на него еще раз с особой нежностью и прошептал:

— Теперь ты у меня один остался. Горе тому, кто посмеет тронуть хотя бы один волос на твоей голове!