Тициан. Любовь небесная – земная

«А нынче, как пророк в опале,

Кому в доверье отказали,
Стою столбом – без слов, без чувств.
Нет вдохновенья без признанья
И нет любви на расстояньи…»

Иоахим дю Белле (1522–1560)

«Если смотреть на воду, – размышлял Тициан, сидя ночью на берегу канала, – если следить за переменчивостью воды, то становится очевидной зыбкость пребывания человека в подлунном мире. Каждый из нас пленник случайности. И как интересно, что ночью черную воду освещает лишь луна. Ночное светило приносит с собой грусть, так всегда говорила мать. Значит ли это, что мы, жители города, окруженного водой, должны научиться преобразовывать грусть луны в праздник жизни? Нам трудно».

После того как он закончил фреску на стене Подворья, произошли два неожиданных события, которые Тициан воспринял как чудо. Первое – он увидел «Венеру» Джорджоне. Почему-то Дзордзи показал Тициану картину, только когда фигура на холсте была почти готова. Когда Дзордзи успел написать божественную «Венеру»? Хотя пейзаж, на фоне которого возлежала прекрасная женщина, еще не был написан и даже не был намечен художником. Увидев полотно, Тициан несколько дней чувствовал, будто золотой луч пронзил его солнечное сплетение и болью отзывается во всем теле. Это было странно – жить в соседней комнате с картиной, которая внушала тебе мысль, что ты никогда не сравнишься с ее создателем.

«Он такой же человек, как я, и даже называет меня другом. Однако Джорджоне удается достигать совершенства. Это необъяснимо. Господи, – молился Тициан, – зачем ты послал Дзордзи на землю и через него являешь вот эти образы, которые и ранят, и утешают? Ты хочешь, чтобы я тосковал? Или радовался, предчувствуя небесную красоту? Господи, молю тебя, помоги постичь, зачем ты свел меня с Дзордзи так близко, заставляешь смотреть на его работы и мучиться тем, что я никогда не смогу писать столь легко, свободно и в то же время осмысленно? Неужели где-то в замыслах твоих есть указание, что мне будут не только мучительны, но и полезны эти уроки? Ты полагаешь, я смогу это вынести?»

Женщина на картине очень напоминала Маддалену, да что там, конечно, это была именно Маддалена, написанная с любовью. Но реальная Маддалена Тициану была неприятна – голосом, развязной повадкой, самодовольством, еще чем-то, что он не смог бы объяснить. А Маддалену в образе Венеры на полотне Тициан любил так же, как ее любил автор, любовался ею с целомудренным умилением. Обнаженная, беззащитная, спокойная Венера на полотне была небесным отблеском земного образа развязной Маддалены.

Раньше Тициан считал, что в изображении может быть или глубинная, непостижимая тень, куда страшно заглядывать, – такими были византийские мозаики в Сан-Марко, – или же, если не было этой глубинной тени, в картинах могла присутствовать лучезарная поверхностная ясность, такая как в работах Джамбеллино. У Джорджоне Тициан находил и глубину, и ясность. От этого кружилась голова. Тициан не мог сдержать слез, когда стоял перед «Венерой». И ночью, когда думал о ней, тоже иногда плакал от непонятного волнения.

«Господи, благодарю тебя, что учишь меня смирению. Показываешь то, чего я никогда не достигну. Мне кажется, что все очарование и живописи, и музыки, и самой личности Дзордзи существует потому, что в Дзордзи нет страха – ни перед жизнью, ни перед людьми. Он открывается полностью в своей работе, открывается с любовью и без страха. Может, это и есть истинная вера? Признание того, что все, что ни происходит, – правильно? Может, благодаря именно этой лучезарной вере его картины приобретают мощную силу?»

Утром перед работой Тициан не мог удержаться и шел еще раз взглянуть на «Венеру». Маддалена, выходя из спальни Джорджоне, насмехалась над ним, полагая, что Тициан тоже попал во власть ее чар. Но он молча терпел насмешки, пытаясь смотреть только на холст, не слушать противный голос любовницы Дзордзи. Он хотел насмотреться на чудо, пока картина не отправилась во дворец кого-нибудь из нобилей.

Второе событие касалось самого Тициана. Один из давних друзей Дзордзи, Антонио Барбариго, входил в Совет Десяти, как и полагалось представителю семьи из Золотой книги Республики. Он много путешествовал, учился и в Падуанском университете, и в Пражском. Это был приятный и умный молодой человек. Во время обеда в честь росписи Тицианом части фасада Подворья Антонио заказал молодому художнику портрет, и тот теперь каждый вечер приходил в древнее палаццо Барбариго. Тициан благодарил небо за тот период в мастерской Джамбеллино, когда он увлекался рассматриванием «Гипнэротомахии» и других книг; теперь он был способен поддержать беседу с образованным аристократом.