Тициан Табидзе: жизнь и поэзия

Горы и долы твои ненаглядные
Издавна слыли подобием рая.
Взглянешь — пылают сады виноградные.
Взглянешь — и глаз не достигнет до края.
Ночь — молоко голубое оленье.
День позолочен кизиловой ягодой.
Где-то черкешенки жнут в отдаленье.
Сладко тучнеют могучие пахоты.

Азбуке нашей, плодам нашей родины

Много похвал на пергаменте ветхом.
Так, славословя и радуясь, бродим мы
С лаской по всем твоим листьям и веткам.
Там, где туман на гомборской дороге,
Где остролистник и куст можжевеловый,
В каждой тычинке цветка, в недотроге,
Капля слезы еще блещет Пшавеловой.

Нет крутизны, не отыщется выступа,

Пяди такой, чтоб сверкнула впервые.
Всюду каналы прорыты неистово,
Подняты все целины яровые.
Нет человека, чтоб не был в работе,
В битве, и в стройке, и в музыке огненной.
Озеро Палеостоми у Поти
С древних трясин окончательно прогнано.

Все летописцы когда-то лукавили —

И Гиппократ, и царевич Вахушти.
Как бы они это время прославили!
Повесть такую могли бы подслушать?
Топи Риона, где слухи глухие
Некогда шли о Колхиде загадочной,
Ныне лежат перед нами сухие.
Изгнан оттуда озноб лихорадочный.

Ставят плотины, чтоб цитрусам вырасти,

Чтобы дышали сады в апельсинах.
Квохчут наседки, не чувствуя сырости.
Плавится небо в промоинах синих.
Здравствуйте, други-соседи! Не счесть их —
Первенцев в Грузии новой,
Верных в работе и преданных чести,
Даже не знающих чувства иного.

Глянь на Эльбрус, запрокинувши голову,

К пику Мкинвари лицом обернись ты —
В тучи, не зная подъема тяжелого,
Цепко врубаясь, идут альпинисты.
В каждом дыханье, что вьется, бушуя,
Цепкой и гибкой лозою родимою,
Ленина душу узнаешь большую,
Волю народную, неколебимую.

Родина! Лес Чиаури задебренный.

Воды Энгури, ширакские дали.
Сердце Кахетии — в неге серебряной,
В розовых купах совхоз Цинандали!
Эхо за Ушбой и за Ушгулом,
Синь ледников над могучими сванами
Песне моей откликаются гулом,
Вышли к столу домочадцами зваными.

Сорок мне стукнуло. Если пригнать еще

Новых мучительных сорок на старость —
Не остановит поэта и кладбище —
Молодость той же безусой осталась.
Родины участь — как матери участь,
Заново к сердцу пришла, позвала меня.
И без кремня, не стараясь, не мучась,
Сердце охвачено песней, как пламенем.

Помнишь ли старую повесть, краса моя?

Будь она вдвое древнее Кавказа, —
Слушай же! Я расскажу тебе самую
Черную из незапамятных сказок.
Двое детей твоих брошены в бурю,
К мачте канатами крепко прикручены
И бородою пророка, в Стамбуле,
Клятвой турецкою клясться приучены.

Много дорог с мамелюками пройдено,

Долго тянул янычар свою песню.
Все-таки, все-таки снится им родина,
Где же на карте она? Неизвестно.
Тщетно кривой ятаган был наточен,
Тщетно храпели арабские кони: им,
Проданным в рабство, голодным и тощим,
Нет избавленья в притоне драконьем.

Если же мы позабыли их, ты-то ведь

Помнишь и слезы, и кровь, и невзгоды!
Станешь ли, родина, вновь перечитывать
В книге гаданий о днях непогоды?
Разве мы раньше работали мирно —
Правды, труда и свободы сторонники?
Вырви хоть день из неволи всемирной.
Перелистай наши древние хроники.

Был Вавилон, воевали халдеяне.

Дальше не ясен твой путь и не светел.
Миропомазанных ждало рассеянье.
Прах твой развеял скитальческий ветер.
Землю меняли. В больничной палате
Так же меняют подушки горячечным.
Если не в саване смертном, а в платье
Ты подвенечном, о чем же ты плачешь нам?

Сорок мне стукнуло. Если пригнать еще

Новых мучительных сорок на старость —
Не остановит поэта и кладбище —
Молодость той же безусой осталась.
Сорок мне стукнуло. Только бы выстоять
Сорок еще с ремеслом стихотворца.
Лишь бы страну освещало лучистое
Счастье и слава ее ратоборцев.

Эти слова неожиданно выпелись.

Песня не ждет оседания мути,
Чтобы, как оползень горный, осыпались
Чувства, огромные в первой минуте.
В день Конституции мною воспета
Слава ударников — знамя огня.
Я не играю в большого поэта,
Школьник-отличник сильнее меня.

День разукрашен кизиловым золотом.

Ночь — молоко голубое оленье.
Чувство, когда оно сильно и молодо,
Перерождает сердца поколенья.
Смеешь ли ты, свою песнь обрывая,
Спрятать за пазуху и не запеть ее,
Если орава гремит хоровая —
«Лилео» в горных отгулах Сванетии.

Не вспоминаю о сказочных женщинах,

О Кетеване, Медее и Нине,
С песней великих поэтов обвенчанных,
Царственных, мирно почиющих ныне.
Слушай, Рукайя! Мы сделаем сказкой
Новые нас обступившие облики —
Нашу ударницу с красной повязкой,
Парашютистку, летящую в облаке.

Древних монахов, отшельников грамотных,

Двух Теймуразов, Тмогвели, Арчила —
Всех, чье старание с дней незапамятных
Нашу грузинскую речь отточило,
Саба-Сулхана и Гурамишвили
И Руставели семивекового —
Всех я зову, чтобы милость явили
И помогли бы мне песню выковывать.

Верных свидетелей ныне зову я.

Я не стыжусь, что в таком-то году,
Слушая времени речь грозовую,
С бедной волынкой на праздник иду.

6 июля 1935