Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I

Они выбрали четырех делегатов, проследовавших в королевский лагерь, где к Шрусбери присоединились герцог Норфолк и другие знатные сановники. Делегаты озвучили свои жалобы, включая возвращение к старой вере и сохранение прежних свобод церкви, которые записал Норфолк. Решили, что совет из примерно тридцати человек с каждой стороны соберется на Донкастерском мосту и обсудит все эти вопросы. Подробности их дискуссии неизвестны, однако Норфолк, возможно, доверительно сообщил, что встал на сторону мятежников в области религиозных вопросов; он, как известно, придерживался строгих ортодоксальных взглядов, будучи приверженцем старой католической веры.

Стороны заключили перемирие, согласно которому паломники обязались разойтись, при условии, что их жалобы будут донесены до сведения короля. Генрих неистовствовал, что Норфолк пошел на уступки тем, кого он считал злостными смутьянами; он хотел, чтобы королевская армия сокрушила их в прах. Впрочем, преимущество сейчас было на его стороне. Шансы, что паломники наберут былую мощь, практически равнялись нулю. Теперь он обладал неоспоримым козырем – временем, способным взять измором любое сопротивление. Аск и его сторонники по-прежнему верили, что король благосклонно примет их предложения; стоит лишь злосоветникам Томасу Кромвелю и архиепископу Кранмеру уйти со сцены – и король прозреет.

2 ноября всем мятежникам с севера Донкастера объявили всеобщую амнистию – за исключением Роберта Аска и девяти других зачинщиков бунта. В проповеди, произнесенной с кафедры Креста Святого Павла в предыдущее воскресенье, Хью Латимер говорил о тех, кто нес «святой Крест и Раны, возглавляя и замыкая процессию», чтобы «ввести бедный невежественный народ в заблуждение и сподвигнуть на борьбу против короля, церкви и всего королевства».

Когда Норфолк и другие переговорщики предстали перед монархом в Виндзоре, поначалу Генрих обрушился на них с гневными обвинениями за пощаду предателей; впрочем, по прошествии времени он успокоился и принялся писать ответы на жалобы паломников. «Перво-наперво, – писал он, – сколь бы трогательно ни звучали призывы к сохранению веры, условия их настолько расплывчаты, что их выполнение не представляется возможным». Генрих тем не менее воспользовался этой расплывчатостью формулировок, чтобы заявить, что он больше, нежели любой другой король, был привержен сохранению чистоты веры. Он бросил им вызов, дав понять, что на попятную не пойдет. «Сего ради, – предупредил их он, – памятуйте впредь об обязанностях подданных перед своим королем и сувереном и не вмешивайтесь более в дела, которые вас не касаются». Поразмыслив один день, однако, король решил, что разумнее всего занять выжидательную позицию, нежели открыто выступить против йоркширцев. Среди мятежников по-прежнему царил воинственный настрой, и «дикари» с севера были готовы в любую минуту примкнуть к их рядам.

Генрих отправил послание лорду Дарси, подговаривая его путем какой-либо хитрости похитить или убить Аска; Дарси ответил отказом, заявив, что «предательство или коварство по отношению к кому бы то ни было» противоречит его принципам чести. Этот дерзкий ответ сослужил ему медвежью услугу. Некоторые полагали, что Дарси, чья верность и без того вызывала серьезные подозрения, встал на сторону приверженцев старой веры. Утверждали, что он якобы слишком легко сдал врагу замок Понтефракт. Король заподозрил, что многие представители северного дворянства тайно пособничали восстанию, и соответствующая реакция не заставила себя долго ждать. По сообщениям двух свидетелей, Дарси, услышав новости о линкольнширском мятеже, заявил: «А, значит, народ восстал в Линкольншире. Бог в помощь. Жаль, что они не затеяли это тремя годами раньше – мир был бы гораздо лучше, чем он есть сейчас». Его час расплаты был уже не за горами.

Из северных графств по-прежнему доносились слухи о народных волнениях и сходках. Еще большую тревогу, с точки зрения королевского двора, вызывали новости о том, что копии петиции паломников распространились по всему Лондону. Аск и его соратники встречались в Йорке и Понтефракте. Генрих отдал приказ Норфолку вернуться на север и потребовать незамедлительного подчинения мятежников. Ответ герцога, что подобный благоприятный исход противостояния невозможен, привел короля в ярость. Его гнев был направлен как на самого Норфолка, так и на бунтовщиков. Он считал, что герцог проявил слабость и нерешительность, и даже стал подозревать его в пособничестве жителям севера. Несмотря на все это, он ясно осознавал сохранявшуюся угрозу. Генрих пообещал полное помилование и даже собрание парламента в Йорке для обсуждения требований противников; он тянул время, тайно готовя войско, чтобы сокрушить их на поле битвы.