Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы

Ароматы бисквита встретили меня в кафе, выдержанном в староголландском стиле. Бутерброд с ветчиной занимает всю тарелку, едят его с помощью ножа и вилки. Над автоматической радиолой — неизбежной данью веку — темнеют чеканные тени гравюры, без малого современной Петру. Видимо, он прощался с Голландией, стоя на резной корме парусника. По обе стороны, как бы в почетном карауле, выстроились по стене шеренги тарелок.

— О, вы из России! — воскликнул официант. — Вы уже были в домике царя?

Здесь каждый готов быть моим гидом.

Петр до сих пор питает национальную гордость голландцев — он ведь приехал сюда учиться. И когда! Из учебника истории известно: Голландия в то время уже утратила престиж первой морской державы мира, ее флот неоднократно терпел урон в сражениях с Англией. Страна слабела, ее роль в судьбах мира стала второстепенной. И все же Петр, хорошо разбиравшийся в том, что способна дать Европа, выбрал первыми учителями голландцев.

Я выискивал причину, шагая к верфи, к воде речки Заан, давным-давно подпертой плотиной.

Мастерам кисти, прославившим Голландию, история отвела всего полстолетия, между тем как слава ее строителей, пусть не столь яркая, обновлялась непрерывно, до наших дней. Натиск моря предоставлял мало времени художнику, поэту, обязывал держать всегда наготове топор, молот, огонь в кузнице, не допускать ошибки в расчетах.

Даже в искусстве, в сущности, Рембрандт был единственным великим мечтателем. Выдающиеся практики рождались в Голландии чаще.

Гуго Гроций в девять лет слагал латинские стихи, в одиннадцать — оды на древнегреческом, а возмужав, оставил поэзию навсегда. Говорят, что он раскаялся в ней публично, порвал свои вирши в присутствии гостей, назвал себя жалким подражателем. Гроций вошел в историю культуры как один из первых юристов Европы. Его книга «О свободном море», вышедшая в 1609 году, пришлась как нельзя более кстати в «золотую пору», когда голландские корабли раздвигали пределы мира. Свою науку о праве Гроций считал средством устранения войн. Он ввел понятие агрессора, советовал сплотить против него международное согласие. Намечал пункты договора, который должен изолировать, обезоружить державу, «несущую нечестное дело».

В том же веке, во второй его половине, на кафедру Лейденского университета поднялся Христиан Гюйгенс. По многим проблемам точных паук именно ему принадлежало тогда последнее слово. Автор нового, небывало сильного телескопа, он открыл «кольцо» Сатурна — пояс космических обломков и газов — и обнаружил спутника планеты. Гюйгенс окрестил его «луной Сатурна».

Величайший оптик своего времени, Гюйгенс проник в природу света, доказал, что свет распространяется волнами.

В стране плотин и кораблей не могло не быть астрономов, физиков, математиков. И если в эпоху Петра Голландия становилась страной в политическом смысле малой, то авторитет ее в науках, в технике был незыблем. Кроме того, отношения между Россией и Голландией ничем не омрачались, споров ни на море, ни на суше не возникало. Петр доверял голландцам. Пригласил их к себе на службу, проверил их знания, сноровку, потом решил отправиться к ним, изучить корабельное ремесло с самых азов.

Петр живет в Заандаме инкогнито. Здесь он не царь, а простой работник на верфи, Питер. Мемуары донесли до нас его облик: высокий, в красной рубашке, в войлочной шляпе, руки в смоле, в ссадинах.

Поблажки он себе не давал ни в чем, трудился, как все — с раннего утра до сумерек. Весело переносил и усталость и тесноту в крохотном домике кузнеца Геррита Киста — хором себе не искал.

Соседние дома на улочке, извилисто сбегающей к воде, не намного моложе. Петр, проходя здесь, читал, наверно, традиционные девизы, намалеванные над входом: «Тишина и довольство», «В добрый час», «Мир и спокойствие». Кист помогал овладевать голландским. С хозяином можно было поговорить и по-русски — кузнец живал в России, работал в Архангельске.

За занавеской — шкаф-кровать, точно такая, как на Маркене, у тетушки Лоберии. Это душное дощатое ложе, наверно, было самым суровым искусом для великана Петра.

От домика до верфи несколько шагов. Это устраивало Петра, тем меньше будет на пути любопытных. Тайна его доверена только бургомистру, но она все же просочилась, бродит слух, что верзила Питер — русский царь.

Однако не все верили слуху. Царь, орудующий топором! Возможно ли. Один современник с удивлением рассказывает в своих записках: Петра не отличишь от других рабочих. Однажды на верфи поднимали тяжелое бревно, а Петр замешкался. «Эй, Питер, — крикнул ему старший мастер, — ты что стоишь!» И Петр опрометью кинулся помогать.

Петр изумлял не только заандамцев — всю Европу. В Париже, в Лондоне, в Стокгольме пожимали плечами, возмущались — как можно так ронять свой титул! Петра забавлял этот переполох. И вот еще одно преимущество Голландии для него — здесь, в республике, не надоедали церемониями, лицемерным придворным этикетом. Досаждали только ротозеи, да и то не очень назойливые. Не в обычае еще было собирать автографы, выпрашивать интервью.