Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы

«Он не мог сидеть без дела», — говорится в мемуарах. В устах голландца это высокая похвала. Неподалеку чинили мельницу — Петр и там приложил руки. Он осмотрел плотину, каналы, весь арсенал укрощения вод. Не исключено, ему еще тогда, в 1697 году, рисовался город в болотистой дельте Невы.

Не забывал Петр подбирать специалистов для работы в России, а в Голландию вызывал русских практикантов. Ибо, как образно писал один из сподвижников царя Виниус, «жатва железу есть, а делателей нет».

Я спустился к верфи. Она и теперь невелика, строит суда деревянные, большей частью вонботы. Заказов много, дом на воде раз в пять дешевле коттеджа, даже скромного. Число голландцев, живущих на воде, растет. Из центра города их вытесняют, вонботы и в Заандаме образуют как бы предместье — для тех, кто пониже достатком.

Я долго стоял на мосту через Заан. Штабеля леса, сжатого железом, длинные крыши цехов едва нарушают черту горизонта. Ветер приносит запахи свежего дерева, смолы. Спокойная вода, отливающая сталью, холодная, — рыбацкий ботик, спущенный со стапеля, словно вмерз в нее. Вечер гасит краски, сгущает тени, пейзаж обретает скульптурную, суровую четкость старинной гравюры…

Века соприкасаются. Народ ничего не забывает…

Рандстад

— У меня для вас новость, — сказал Герард. — Я тут разыскал одного ветерана… Ваш Анатоль убежал в Роттердам, а оттуда в Бельгию. В Роттердаме вам скажут точнее.

Отлично! Я как раз собираюсь туда. Проеду по всему рандстаду — край-городу. Кружочки на карте, на береговой полосе в девяносто километров почти сливаются, наперебой зовут к себе.

Увы, невозможно побывать всюду! Сойду с поезда в Гааге, в Делфте…

Поезда — каждые полчаса. Вагон с мягкими диванчиками, «сидячий», как на всех дорогах западной Европы. Осанистый, неторопливый проводник. Однако он мгновенно замечает новых пассажиров, проверяет билеты.

Опрятные вокзалы, расторопные кассиры — вы не успеете сказать, куда вам нужно, как вам вручают билет. На перронах неизменные автоматические камеры хранения — достаточно сделать десяток-другой шагов, чтобы избавиться от багажа.

Почти каждый город как бы подражает Амстердаму — прямо против вокзала начинается главная улица, и приведет она непременно к старинной ратуше и к современному универмагу. На пути к ним — не один «снак-бар», не одно кафе с пивом и мощными бутербродами и по крайней мере одно заведение, где готовят наси и бами.

В витринах любой главной улицы — круглые сыры, маргарин в роскошных обертках, бутылки с индонезийским словом «ваянг» на этикетке, означающем обыкновенное подсолнечное масло, а также много мебели, всяких вещей для дома и сада. Досочки-подносы для сыра с фарфоровыми плитками, горшки и столики для цветов, широченные кровати, ночник в виде маяка. Можно купить настенное украшение — увеличенные бумажные деньги, билеты в пять, десять, двадцать гульденов, веером. Верно, чтобы в доме не переводился достаток…

При всем этом рандстад разнообразен, многолик. Черты традиционно голландские ломает самоуверенный янки — именно так хочется назвать новые здания американских фирм. Тут пятиэтажный куб, торчащий на толстом стержне, там здание, будто чудовище на водопое, опустило одну из своих бетонных опор в пруд. Постройки безвкусные, грузные. Трюки доллара, пытающегося восхитить Европу.

Напрасные потуги!

Даже в рандстаде время не стерло голландский пейзаж. Маленьким Амстердамом выглядит Делфт, изрезанный каналами, с его кварталами-островами. Там меня опять потянуло надеть кломпы, постоять на площади, впитать ее странное обаяние. Все в ней несоразмерно-тонкая звонница высится, точно жердь, домики вокруг кажутся игрушечными, а вывески на них почему-то непомерно крупные.

Колокольня как будто смотрится в витрины антикварных лавок, ее синие отражения застыли на тарелочках, на пепельницах, на досочках для сыра. Производство делфтского фаянса, начатое в «золотую пору», не прекратилось, его следы — в каждой семье, а кроме того, оно снабжает сувенирами миллионы туристов.

Делфтский фаянс — толстый, прочный, не чета хрупкому фарфору — неотделим от Голландии, от ее полу-фермерского быта. Мотивы росписи часто повторяются.

Синие мельницы и синие корабли, синие кимоно и синие пагоды, птицы и цветы заморских стран… Среди фабричных художников Делфта не было своего Рембрандта, они пользовались образцами японскими, китайскими, подражали честно, с подкупающим простодушием. Мореход «золотой поры», парень с польдеров, был ошеломлен зрелищем чужих краев, похожих на сказку, и его удивление отпечаталось детской картинкой, до сего дня светится на поверхности, облитой глазурью.

Однако иногда у мастера оказывалось больше практической сметки, чем воображения… И он фаянсом заменял деревяшку щетки, из фаянса изготовлял раму зеркала, полку, поставец, ведро. Я видел в музее даже фаянсовые гитары. Фаянс завоевывал Голландию, как в наши дни — пластмасса.