Тюремный дневник

Через час дверь камеры вздрогнула и со скрипом поползла в сторону. Надзиратель сообщил, что время для общения истекло. Мое сердце сжалось – так не хотелось расставаться с консулами, ставшими за этот час родными, но увы. Мужчины встали, мы пожали руки:

– Мария, вы держитесь, ладно? Мы вас не бросим, – твердо заявил Николай Витальевич. И эти слова были словно бальзам на душу. – Мы обязательно вернемся на следующей неделе. А пока сделаем все возможное, чтобы хоть как-то облегчить ваше пребывание здесь. Хоть они нас и пытаются игнорировать, мы им спуску не дадим.

Консулы слово сдержали. С того самого дня точно, как часы, в десять утра они приходили проведать меня каждую неделю, и эти встречи стали спасительным глотком свежего воздуха, моей ниточкой связи с Родиной и моей семьей, они яростно, всеми имеющимися в их арсенале дипломатическими средствами боролись за то, чтобы моя жизнь в заключении стала хоть чуточку лучше. Российские консулы, наверное, и по сей день не представляют, как много они сделали для меня и моей семьи. Так, например, благодаря их давлению на администрацию тюрьмы я получила теплую одежду и второе одеяло, что, вне сомнений, спасло мне жизнь. Кому-то это может показаться незначительным пустяком, но когда в твоей камере не больше плюс 15 градусов и постоянно дует ледяной ветер из вентиляционной трубы под потолком, эти вещи сложно переоценить. Когда мне неделями не давали общаться с семьей, именно консулы поддерживали связь между мной и домом, без этого я бы ни за что не справилась. Знание того, что дома все в порядке, пусть и с их слов, – было главным, что поддерживало меня во всех тяготах заключения.

А одному из посещавших меня российских консулов, Максиму Гончарову, я и вовсе обязана тем, что пишу эти строки: однажды во время визита он буквально «встряхнул» меня, когда я заявила, что бросила писать дневники.

Конечно же, признавая выдающиеся личные качества российских консулов, нельзя не упомянуть и их непосредственное начальство – Министерство иностранных дел России во главе с Сергеем Викторовичем Лавровым. Меньше недели спустя со дня моего ареста в телефонном разговоре с Госсекретарем США Майком Помпео он подчеркнул «неприемлемость действий американских властей, арестовавших Бутину на основании сфабрикованных обвинений». В этой связи Лавров заявил о необходимости моего скорейшего освобождения. Это было первой из многочисленных попыток призвать прислушаться к голосу разума американскую сторону и снять с меня все обвинения. МИД разместил на всех площадках госструктуры мою фотографию, таким образом выразив мне однозначную поддержку. Официальный представитель министерства Мария Захарова практически в каждом брифинге настаивала на моем освобождении. Это сыграло важную роль в разворачивающемся вокруг меня кошмаре. Такое внимание со стороны российского МИДа хоть и не удержало американцев от пыток и издевательств применительно ко мне, но зато хотя бы не давало придумать мне доказательства вины. Уж слишком пристально за этим наблюдал весь мир.

После первой встречи с консулами надзиратель увел меня прямиком в больничное крыло. Пока меня, закованную в наручники, вели два надзирателя, я отметила некоторую странность: коридоры были пусты, будто в тюрьме других заключенных, кроме меня, не было вовсе. Это было, конечно, не так. Тюрьма была переполнена, но меня изолировали от любого человеческого общения настолько, что все коридоры «зачищались» от любых признаков человеческого присутствия.

Медицинское крыло представляло собой несколько камер с кушетками и станциями для измерения давления, где заключенных принимали врачи.

– Заходи, – сказала мне надзирательница, указав на первую камеру-комнату.

Внутри меня уже ждал маленький лысенький доктор, которого интересовало мое давление, температура, а главное – мое психическое состояние. Тюремный психиатр был врачом, которого мне приходилось видеть чаще всего. И вовсе не потому, что я нуждалась в психологической помощи, а потому, что, постепенно затягивая гайки и ухудшая условия моего содержания, они пытались найти тот момент, когда мне, наконец, можно будет прописать успокаивающие таблетки. Человек на таких медикаментах намного сговорчивей. Но я всегда вежливо улыбалась, говорила, что у меня все в полном порядке и медикаментозное вмешательство мне не требуется. Хитрость в том, что заключенного нельзя кормить психотропными без его ведома – ведь элементы этих лекарств могут быть найдены в организме, а это некрасивая ситуация. Есть путь намного более грамотный – создать для человека такие условия существования, чтобы он сам об этом попросил. Так сказать, «по просьбе трудящихся» чего не сделаешь, правда?

Результаты осмотра погрузили доктора в печаль – у меня было пониженное давление и температура тела, а это психотропными не лечат. Он тяжело вздохнул и приказал надзирателю вернуть меня в ледяное отделение. До следующего раза.