Тюремный дневник

– Сэр, пожалуйста, просто скажите. Будьте человеком, – попросила я.

Уже спиной ко мне он на секунду замер, тяжело вздохнул и потом, развернувшись вполоборота, добавил:

– Скоро за тобой придут. Сперва поговоришь с врачом, а потом тебя переведут в женское отделение. Больше я ничего сказать не могу, – отрезал он и снова захлопнул за собой дверь.

В пакете был уже привычный бутерброд из белого хлеба с кусочками колбасы и маленькая упаковка сока. Я быстро съела содержимое, снова забилась в угол и, немного согревшись от поступившей в организм пищи, задремала. Так прошло еще несколько часов.

Наконец надзиратель вернулся с наручниками:

– Пошли, – сказал он.

Я встала, подошла к нему на расстояние вытянутой руки и протянула запястья для наручников.

В конце коридора был маленький кабинет, где сидела толстая афроамериканка. Она за несколько секунд опросила меня о моем психологическом состоянии. Благо я уже знала, как нужно отвечать на вопросы о моих склонностях к суициду и неврозах, повторив «Нет» десяток раз.

Когда опрос был закончен, меня отвели к высокой стойке с окошками, напротив которой было несколько железных стульев и синий телефонный аппарат в углу. «Ага! – вспомнила я. – Буду просить о своем законном праве на один звонок». На стене справа от стойки красовались черно-белые полосы с цифрами, что, как я знала из фильмов, нужно для фотографирования заключенных. Вспышка-щелчок камеры – и следующим утром на первых полосах всех газет будет моя первая и единственная фотография в заключении или, как ее называют в Америке Mug Shot – измученное лицо в оранжевой робе. Ни одна из других тюрем, где мне довелось побывать, журналистам фотографии заключенных не отдавала, но единых правил по стране по этому поводу нет, а потому каждое учреждение решает самостоятельно, публиковать фотографии или нет. Александрийская тюрьма придерживалась принципа полной открытости или транспарентности, как это называется в Штатах, а потому весь мир получил прекрасного разрешения картинку страшной злодейки. Там же у меня снова сняли отпечатки пальцев, измазав их черными чернилами, и надели узкий пластиковый браслет с тюремным номером и моей новой фотографией.

С регистрацией было покончено, и надзиратель подвел меня к камере, дверное окошко которой было заклеено картонкой, вручил мне мешок-сетку с темно-зеленой униформой и приказал переодеться и принять душ. «Только быстро и без глупостей», – добавил мужчина, закрывая за мной дверь. Новая камера была вдвое меньше прежней, с унитазом и железным душем с холодной водой. Я быстро стянула с себя оранжевую робу, за пару секунд сполоснулась ледяной водой и надела выданную зеленую униформу с белой крупной надписью PRISONER на спине и постучала в железную дверь. Щелчок, и она со скрипом отворилась.

– Сэр, я могу позвонить? – жалобно протянула я, смотря прямо в глаза моему надзирателю.

Он в ответ лишь головой кивнул в сторону телефона на стене. По пути к телефону я заметила на стене часы – был час ночи.

Трясущимися от холода и страха руками я набрала заветный номер своего адвоката. Боб ответил сквозь сон:

– Алло. Мария, господи, почему ты? Ты где? – встрепенулся Боб.

– Боб, я не уверена, но кажется, это какая-то новая тюрьма. Мы ехали где-то полчаса, через мост, – начала я описывать свое путешествие.

– Почему же они мне не сообщили о переводе! Черт возьми, я же твой адвокат! Я понял, где ты. В этом районе только одна тюрьма – Александрийская. Я или Альфред будем у тебя, как только сможем. Мария, слышишь, ты держись, ладно? Я скоро буду.

– Хорошо, Боб, – сказала я и повесила трубку. Мое время истекло.

В окошке стойки мне закрепили новый пластиковый браслет и отвели обратно в камеру, где меня ждал мешок-сетка, в котором я обнаружила пару простыней, тоненькое шерстяное одеяло, три пары зеленых носков, двое трусов гигантского размера, один топ, заменявший бюстгальтер, две грязно-серо-зеленые футболки, тряпочку для мытья тела и маленький пакетик с мыльными принадлежностями – зубной щеткой размером с мизинец, пастой, крошечным дезодорантом и тоненьким кусочком хозяйственного мыла. По пути я также успела попросить у надзирателя какую-нибудь книжку. Сжалившись надо мной, он разрешил мне взять старенькую потрепанную книжку-роман «Жена путешественника во времени» американской писательницы Одри Ниффенеггер. Я расстелила простыню на грязном матрасе, сжалась в комочек под одеялом и, совершенно обессиленная, уснула.

Следующим утром мне принесли завтрак – на уже знакомом по виду коричнево-красном пластиковом подносе с углублениями под еду была какая-то каша, кусок белого хлеба и странная соленая липкая серая подливка.