Тюремный дневник

Чтобы как-то поддержать девушку, я продолжила:

– Чикита, ну подожди, всякое же бывает – законы меняются, президент может объявить амнистию, так что не отчаивайся. Русские говорят: «Надежда умирает последней». Обещаешь?

– Да, Бутина, – вздохнула она.

– Тогда продолжим про выборы. Так вот, когда тебя выпустят, ты все равно, к сожалению, не сможешь голосовать за президента. Впрочем, ты ни за кого не сможешь больше голосовать. Брали тебя в Вирджинии, а по закону этого штата, если ты совершила там уголовное преступление, то тебя пожизненно лишают права голоса.

Девушка совсем сникла.

– Малыш, ну всякое и там бывает. Губернатор штата тоже может амнистию объявить же. Так вот, например, в 2016 году было перед выборами Трампа. Там губернатор – демократ, и он разрешил голосовать бывшим заключенным. Сама понимаешь, правда, не по доброте душевной, а чтобы не дать преимущество демократам в Вирджинии. Но это все ж не главное. Главное – что люди получили вновь свои избирательные права. Так что, может быть, и ты однажды тоже будешь голосовать за президента.

– Бутина, слушай, – шепотом сказала моя ученица, – а тебе не кажется, что так нечестно? Я ж отбыла свое наказание, почему мне нельзя голосовать? Я же по-прежнему гражданка Америки. Я тебе даже больше скажу, я в тюрьме с тобой стала совсем другим человеком – видишь, вот математику там всякую учу.

– Я согласна я тобой, Чикита, – тяжело вздохнула я. – Но, увы, это не нам с тобой решать. Ладно, давай дальше. В США есть еще Конгресс…

Так я, гражданка России, учила гражданку США американской демократии. Это был очень тяжелый для меня урок, потому что все, что я сказала в тот день про Конституцию, права человека и равенство, на практике совсем не так. Она, правда, это уже знала по себе.

Экзамен Чикита все-таки сдала. Через несколько недель ее забрали в федеральную тюрьму.

Куда пропал господин Торшин?

Через неделю меня снова увезли в гараж на допрос.

– Мария, нам нужно, чтобы вы посмотрели несколько бумаг. – Мишель протянула мне пачку листов, распечатанных на цветном принтере. – Мы распечатали их вчера. Это последние твиты господина Торшина. Мы бы хотели, чтобы вы оценили, он ли это пишет. У нас есть основания полагать, что сам Торшин – пропал, и кто-то ведет аккаунт за него. Все-таки вы были друзьями много лет, а значит, сможете опознать подмену.

– Хорошо. Я попробую, – сказала я и взяла пачку бумаг. Перед глазами замелькали многочисленные фотографии Викентия, рыжего шарпея Александра Порфирьевича, заметки про поездки на барахолку, поздравления друзей с днем рождения, медали и ордена, фото церквей и икон, лесных просторов и оружия. – Я думаю, что он пишет это сам, – сказала я, просмотрев фотографии, а про себя с облегчением вздохнув, что у Александра Порфирьевича, кажется, все в порядке, и жизнь идет своим чередом.

– Мария, вы уверены? Вы уже больше полугода в тюрьме, а он ни разу не упомянул вас. Вы же все-таки друзья много лет. Как-то странно, что он ни разу не пытался связаться с вами, написать о вас или как-то иначе проявить себя.

– Мария, это подтверждает нашу версию, что вы были частью некой спецоперации, возможно, мы допускаем эту версию, без вашего ведома, – вмешался в разговор прокурор Кенерсон.

– Он бы меня никогда не бросил, – замотала головой я. – Я не знаю, почему это происходит. Он знает, как лучше. И в любом случае, я счастлива, что с ним все хорошо.

Агенты удивленно переглянулись между собой.

* * *

Октябрь 2011 года. Москва, Россия

В Москве стояла холодная поздняя осень. На Чистопрудном бульваре постепенно собирались люди. Первый митинг еще только организованного группой энтузиастов движения «Право на оружие» должен был вот-вот начаться. Так оружейные активисты решили заявить о новом сообществе борцов на право на оружие и самооборону в России. В центре парка стоял небольшой деревянный помост, наскоро собранный из длинных шершавых досок, с приставленной к нему грубо сколоченной лесенкой для удобства поднимавшихся на сцену выступающих. За помостом красовался баннер-растяжка голубого пистолета на белоснежном фоне. Свежая типографская краска еще не просохла, и ее запах резко ударял в нос участникам сборища, а особенно сильно – задержавшимся для фотографирования на память.