Тюремный дневник

Шахматы всегда ассоциировались у меня с одними из самых светлых периодов моей жизни. В эту игру в нашей семье играли все. Бывая в гостях у бабушки с дедушкой, мы периодически устраивали семейные турниры. Не скажу, что я всегда выходила победителем – за это приходилось побороться.

И все же мои любимые партии совершались при других обстоятельствах. От дедушки я унаследовала привычку просыпаться очень рано, едва забрезжил рассвет. К моменту моего пробуждения он уже сидел, окутанный клубами сигаретного дыма, на нашей просторной веранде за деревянным круглым столом, накрытом бледно-желтой хлопковой скатертью, и вовсю работал над своей книгой об электрификации Сибири, в которой принимал непосредственное участие. Писал он на большой советской печатной машинке «Спринтер».

Едва проснувшись, в ночной сорочке, я тихонько, на цыпочках, чтобы не разбудить бабушку, кралась на веранду, открывала тяжелую, обитую поролоновой набивкой дверь и тихонько спрашивала: «Деда, может, блиц?» Дедушка снимал тоненькие очки-половинки, смотрел на меня и нежно улыбался в ответ: «Неси доску. Расставляй и загадывай». Это означало, что мне нужно было расставить фигуры, взять две пластиковые пешки черного и белого цвета и зажать по одной в каждом кулачке. «Деда, не подглядывай!» – сердилась я и, несколько раз переложив фигурки из руки в руку за спиной, протягивала ему. Он всегда выбирал правую. «Белые начинают и проигрывают!» – весело смеялась я. И начиналась партия, за ней еще одна и так до того самого момента, пока из кухни не потянет запахом домашних блинчиков и бабушка не разгонит нас, шахматных заговорщиков, нависших над уже немного пожелтевшей от старости пластиковой доской из черно-белых квадратов. Многие из фигурок имели желтые ободочки от клея «Момент», которым их скрепляли после многочисленных поломок, причиненных детскими шалостями.

Сперва дедушка играл со мной без нескольких фигур, чтобы хоть немного уравнять наши шансы, а потом настал и тот момент, когда я стала играть по-взрослому против целой его шахматной армии. Когда дедушка видел, что партия мною неизбежно проиграна, он всегда предлагал мне ничью. Я же злилась и требовала играть до конца. Со временем партии становились сложнее, и я, увлекшись самим искусством шахматной войны, стала почитывать разные книги с комбинациями известных гроссмейстеров и смотреть по телевизору шахматные чемпионаты, которые всем, кроме меня, казались скучными.

Однажды, играя белыми, дедушка в самом начале партии вдруг «промазал» и отдал мне одну из своих пешек «под сруб». Я, обрадовавшись победе, быстро потянула руку, и раз – моя пешка «съела» фигуру.

– Подожди, Маша, – улыбнулся дедушка. – Не торопись. В шахматах нужно мыслить стратегически, на несколько шагов вперед. Всегда помни, что твоя задача не забрать все фигуры с доски, а поставить мат. Держи в голове конечную цель. Иногда даже стоит пожертвовать противнику незначительную фигуру в самом начале партии, чтобы получить выгодное положение. Это называется «гамбит».

Гамбиты мне нравились, хотя каждый раз было немного страшно отдавать в жертву пусть и незначительную фигуру. Но это стало хорошим жизненным уроком, пригодившимся мне, как ни странно, в тюрьме.

Кто такой господин Слуцкий?

– Привет, Мария! Боб просил тут показать тебе одну телепередачу, которую сняли в России о твоем деле. Он сказал, что это важно, – Альфред раскрыл на столе тонкий черный блестящий ноутбук. – Слушай, а кто такой мистер Слуцкий?

Вдруг в дверь постучали, и, не дожидаясь нашего ответа, в комнату для встреч с адвокатами заглянул надзиратель мистер Грей.

– Напоминаю вам, что она, – кивнул он в мою сторону, – не может касаться компьютера.

– Я помню, – резко ответил Альфред. – Закройте дверь, пожалуйста, встречи клиента и адвоката вообще-то конфиденциальны. Достаточно и того, что в углу висит камера.

– Она без звука, – в момент оправдал всю систему американского правосудия мистер Грей, но дверь закрыл.

Альфред нажал «плей». На экране заморгали буквы заставки давно знакомого мне популярного российского телешоу. Ведущий быстро ввел присутствующих в студии гостей и зрителей в курс моего дела, снабдив это видеорядом сделанных мною еще в бытность вольной студенткой записей дворика моей съемной квартиры неподалеку от университета, а также красочными нарисованными картинками моей одиночки, как они ее представляли. Реальность была, конечно, намного страшней, чем передавали яркие картинки, но винить создателей программы было сложно – они лишь изобразили то, что отвечало распространенному грамотной пропагандистской машиной США мифу о цивилизованности американских тюрем.

Наконец слово дали гостям в студии – на экране появилось знакомое любимое лицо отца. Только не такое, каким я видела его в последний раз перед отъездом в Штаты, а непривычно бледное, уставшее, с красными глазами. В волосах папы добавилось седины, в его голосе скользили грусть и беспокойство, но он держался. На моих глазах появились слезы. Это был первый раз, когда я из тюрьмы видела отца.