Тюремный дневник

– Мария, я могу остановить видео, если тебе тяжело, – сказал Альфред, увидев, как я туго сжала в замок холодные бледные пальцы. – Можем досмотреть в следующий раз.

– Нет, Альфред. Все хорошо, – сдерживая слезы, ответила я.

Камера с папы переместилась на других присутствующих в студии людей, которые стали, перебивая друг друга, рассказывать, какая я была. Папа был единственным, кто говорил обо мне в настоящем времени, остальные же, будто на похоронах, говорили обо мне в прошедшем.

«Была? – про себя подумала я. – Господи, да я же еще здесь. Здесь! – хотелось прокричать вслух, пробив тяжелые многометровые серые стены камеры. – Я жива, слышите, я вернусь! Вот только когда… Может, через 5, 10 или 15 лет. А что будет с папой, мамой, бабушкой, увижу ли я их еще раз вообще?» Страшная пережитая трагедия, как я видела по папиным седым волосам, вытягивала капля за каплей жизнь моих родных.

* * *

Экран сменился картинкой с номером расчетного счета моего фонда, призывающей россиян помочь не словом, а рублем. Моя семья никогда ни у кого не просила взаймы – мы как-то всегда старались справляться сами. Папа всегда говорил, что нужно «жить по средствам», чтобы не попасть впросак. Но небольшие сбережения моей семьи, родственников и друзей были каплей в море сотен тысяч долларов, которые стоила моя защита. Такие уж там расценки. Боб и Альфред приняли решение остаться со мной, несмотря на то что никакой оплаты за их услуги давно не было и, наверное, никогда не могло бы быть. Они об этом хорошо знали.

Однажды оба адвоката пришли ко мне на свидание и сообщили о своем решении продолжить свою работу в качестве моих защитников, как это называют в Америке латинским словом, – «про боно», или бесплатно. «Нам просто стыдно за это судилище, которое устроила наша страна с тобой», – заявили они в унисон. Но надолго ли хватит этого энтузиазма, я не знала. Дело было сложным и занимало практически все их рабочее время, а ведь у них тоже были семьи, дети и платежи за ипотеку. Благородством долго сыт не будешь. Более того, адвокатская контора, в которой работали Боб и Альфред, давно начала угрожать им увольнением – какой толк от сотрудника, который не приносит прибыли? Да еще и замешанного в таком политически ядовитом деле – как на защиту человека, якобы приехавшего в США разрушать их страну, посмотрят их клиенты?

Созданный накануне фонд приносил гроши, и, хоть мы с адвокатами и радовались каждой копеечке, это были скорее эмоции, понимание, что я кому-то нужна, что соотечественники меня не бросили в беде, чем ощутимая помощь в оплате услуг моих защитников.

Камера снова вернулась в студию, и в кадре появилось доброе лицо женщины с короткой черной стрижкой:

– Российский фонд мира выделил Марии Бутиной 1 миллион рублей на оплату адвокатов, – спокойно сказала она.

Это был второй человек после папы, который не поставил на мне крест, а был готов биться за мою свободу до конца.

Я вздрогнула. Это была чувствительная сумма: она могла купить моим адвокатам время на продолжение работы по моему делу и дать защиту от претензий их фирмы на отсутствие оплаты их услуг.

О Российском фонде мира я никогда не слышала, как и впервые в жизни видела женщину, сделавшую заявление от имени этой организации. Только позже, посреди ночи, когда меня на пару часов выпустили из одиночки к телефону, отец сказал, что фонд возглавляет депутат Госдумы Леонид Эдуардович Слуцкий. Про него я слышала, но лично никогда не встречала, он не был ни моим оружейным единомышленником, ни земляком, так что никаких причин помогать мне у него не было.

– Почему же тогда он это сделал, Мария? – спросил Боб через пару дней, когда обещанные деньги уже поступили на счет.

– Знаете, Боб, у него, видимо, все же была одна причина: русские своих не бросают, – ответила я.

Это оказалось не единственное пожертвование от депутата Слуцкого. Он поддерживал меня и словом, и делом на протяжении всего срока заключения. Не знаю, что и кто говорит об этом человеке, я лично знаю одно: настоящий друг познается в беде.

Конец изоляции