Тюрьма

Положим, тут не обошлось без влияния Якушкина, даже проглядывает некоторое скрытое цитирование его сумбурных и пустеньких софизмов о всесветной темнице. Сам он и не до таких соображений уже дотянулся, насмотревшись, пусть и со стороны, на лагерную жизнь и много чего о ней услыхавший, и его жесткие, подловатые мнения разделил бы, наверно, и Причудов, когда б случилось ему получше разобраться с творящимся в собственной душе. Не обделен и не обездолен московский журналист нашим не принимающим протестов потрошением, не посягнули мы на его сокровенное и ничего не украли, не жалко его. Поднялись, следуя доброму совету старушки, на крышу. Там Орест Митрофанович удовлетворенно потер руки, окидывая взором панораму родного города. Давненько не приходилось ему обозревать Смирновск вот так, почти с высоты птичьего полета. Грудь смирновского демократа наполнилась воздухом свободы, и он, радуясь, тихо вскрикнул; на мгновение ему представилось, будто он большой гордой птицей парит в чистом солнечном небе. Заметив, что Якушкин смотрит на него с удивлением, безрадостно, толстяк, смущаясь, но не ослабляя порыва души, проговорил с глубоким вздохом:

— Ну, сегодня все будет кончено и останется позади, и мы сможем, наконец, отдохнуть. Я бы даже рискнул, знаете ли, предложить… А не выпить ли нам водочки? Я знаю тут неподалеку приличный и недорогой бар. А можно и с собой прихватить…

— Все будет позади? — переспросил Якушкин, суровая отчужденность которого не растаяла среди веселых и простодушных мечтаний Ореста Митрофановича. — Вы о бунте?

— О бунте и о том, каков он в народном восприятии. А что мы об этом восприятии знаем? Много любопытствующих, праздных зевак, любителей острых ощущений, попадаются и сердобольные, но сколько, спрашивается, способных по-настоящему принять близко к сердцу? Чей тут легион — тех или других? Легион ли добросердечных, добропорядочных, совестливых тут перед нами? Или всего лишь бесов, мелких, как шелуха? Да, я о бунте, о нем самом, я из-за него чувствую себя постаревшим, сильно сдавшим, и если он наконец… А о водочке я говорю потому… Поверьте, не грех снять напряжение…

— Как же все позади, если Филиппов в тюрьме?

— Ох, об этом я не подумал, — признал Орест Митрофанович и тотчас изнемог в застенчивом покаянии, сжался, бросая на собеседника жалобные взгляды. — Бес попутал, оттого и не подумал! Не забыл, не могу забыть… А вот не подумал… Вот что радость делает с человеком. А выходит, рано обрадовался. Глуп я становлюсь, стар и глуп… Масштаб личности как-то выбыл вдруг из строя. Ну и дела!..

Я готов согласиться с мнением этих двоих, что тюрьма далеко не лучшее место на земле и есть не что иное, как ад, но их неумение замечать исключения и придавать им особый, даже высший смысл что называется неприятно изумляет. Право слово, указанное неумение подразумевает и некое порицание народа, если оно само собой не вытекает из него, а я так полагаю, что вытекает, и шибко. Возникает клевета, и наверняка сыщутся чудаки, которые за выдуманное ими право поливать народ грязью будут стоять горой, даже с готовностью к самопожертвованию, тогда как существенно, по-человечески мыслящий человек за это право не только не ляжет костьми, но и посмеется от души над его певцами.