Тюрьма

— Что же теперь будет, а? Как ты думаешь?

— Суд будет.

— И твое имя начнут трепать на всех углах?

— Наверно.

— Скажи, Ален… Только не лги. Ты ведь знаешь, я сразу же догадываюсь, когда ты говоришь неправду. В этом виноват ты, да?

— Что ты имеешь в виду?

— У тебя была связь со свояченицей, и когда жена узнала…

— Нет, мама. Я тут ни при чем.

— Значит, из-за кого-то другого?

— Возможно.

— Кто-нибудь из знакомых?

— Может быть. Она мне не рассказывала.

— А тебе не кажется, что она вообще немножко того. Я на твоем месте потребовала бы, чтоб ее осмотрел психиатр. Нет, нет, она мне так нравилась: приятная, мягкая, и к тебе вроде очень привязана. И все же мне всегда казалось: есть в ней что-то странное.

— Что именно?

— Это объяснить трудно. Понимаешь, она была не такая, как все. Она мне чем-то напоминала мою золовку Гортензию-нет, нет, ты ее никогда не видел, — тот же взгляд, повадка, манера держаться. Гортензия кончила сумасшедшим домом.

Мать прислушалась.

— Посиди немножко. Пациентка сейчас уйдет. Я скажу отцу. Перед следующим больным он забежит на минутку тебя поцеловать.

Мать вышла в переднюю и почти сразу же вернулась. Следом за ней в дверях появился коренастый, плотный человек с седыми волосами ежиком.

Но ни обнимать, ни целовать сына он не стал. Отец редко делал это, даже когда Ален был маленьким. Он просто положил руки ему на плечи и посмотрел в глаза.

— Трудно?

Ален попытался улыбнуться.

— Выдержу.

— Это было для тебя неожиданностью?

— Полнейшей.

— Ты видел ее?

— Часа два назад в кабинете следователя.

— Что она говорит?

— Она отказывается отвечать на вопросы.

— Стреляла действительно она?

— Безусловно.

— Что ты сам предполагаешь?

— Предпочитаю не доискиваться.

— А что муж Адриены?

— Он приезжал ко мне вчера вечером.

— Что родители?

— Отец уже здесь. Я буду с ним сегодня ужинать.

— Он порядочный человек…

Сваты виделись всего три-четыре раза, но успели проникнуться взаимной симпатией.

— Держись, сын, будь мужествен. Пока мы с матерью живы, наш дом твой дом, ты это знаешь. Ну, мне пора на завод, к станку.

«Заводом» он окрестил свой зубоврачебный кабинет. На прощанье он снова похлопал Алена по плечу и пошел к дверям, полы белого халата путались у него в ногах. Почему отец покупает всегда такие длинные халаты?

— Видишь. Не сказал тебе ни слова, но он сам не свой. Пуато все такие — не любят показывать свои чувства. Ты малышом никогда не плакал при мне.

От красного вина Алена замутило, и он жестом остановил мать, которая уже хотела налить ему вторую рюмку.

— Спасибо. Мне пора ехать.

— Есть кому о тебе заботиться?

— Приходит служанка.

— Впрочем, ты всегда предпочитал есть в ресторанах. Они тебе не испортят желудок, эти рестораны?

— Пока не жалуюсь.

Он встал-голова его пришлась как раз на высоте люстры, — снова наклонился и поцеловал мать в одну щеку, потом в другую.

В дверях вдруг обернулся, словно вспомнил о чем-то.

— Послушай, мама. Я не могу, конечно, запретить тебе читать газеты. Но ты все-таки не очень верь тому, что там будут писать. Иной раз такого накрутят… Я в этом деле кое-что смыслю. Ну, ладно, как-нибудь на днях загляну.

— Будешь держать нас в курсе?

— Разумеется.

Ален спустился по истоптанной, выщербленной лестнице. Так, одно дело сделано. Это был его долг. За четверть часа, проведенных им у родителей, на улице поднялся туман, он стлался над мокрой мостовой, окружая расплывчатым ореолом огни фонарей и светящихся вывесок.

Пробежал мальчишка с пачкой газет. Ален не остановил его: желания узнать, что там пишут, не было.

Надо куда-то пойти, где-то убить время. Но где?

Люди вокруг него спешили, обгоняя и толкая друг друга, словно впереди была цель, до которой следовало домчаться в считанные минуты. Он стоял на краю тротуара в холодном тумане и курил сигарету.

Почему? Почему?

Слуга Альбер, одетый, как бармен, в белую куртку, принял у него пальто и провел в гостиную. Бланше, в черном костюме, стоял один посреди комнаты. Должно быть, он ожидал появления тестя, так как при виде Алена в глазах его промелькнуло разочарование.

— Я, кажется, первый?

Ноги Алена были налиты тяжестью, он чувствовал, что идет, как связанный, — он много выпил после того, как покинул кабинет следователя. Налитые кровью глаза его блестели, и это не укрылось от Бланше.

— Присаживайся.

Гостиная была огромная, с очень высоким потолком, они стояли как среди пустыни. Старомодная, по-видимому казенная, мебель лишь усиливала ощущение бесприютности. Света громадной хрустальной люстры не хватало, чтобы разогнать темноту, и в углах затаились тени.

Свояки смотрели друг на друга, но руки не протягивали.

— Он будет с минуты на минуту.

К счастью, тесть в самом деле не заставил себя ждать. Раздался звонок, послышались шаги Альбера, стук открываемой двери. Наконец слуга ввел в гостиную человека, не уступавшего ростом Бланше, но сухопарого и слегка сутулого, с тонким, бледным лицом.

Костлявыми пальцами он крепко, с какой-то настойчивостью пожал руку Алену. Затем, все так же молча, подошел и протянул руку второму зятю, после чего вдруг закашлялся, прикрыв рот носовым платком.