Тюрьма

Ален был настолько ошеломлен, что пропустил последующие фразы адвоката мимо ушей.

«…Ему необходимы просто люди, не важно кто…»

Это была правда. Он всегда испытывал потребность в том, чтобы вокруг толкались приятели, сотрудники. Стоило ему остаться одному, как им овладевала тревога, смутная, тягостная. Его томило ощущение грозящей неизвестно откуда опасности. Вот почему прошлой ночью, несмотря на опьянение, он привел к себе эту девку. Что будет с ним сегодня вечером? А завтра?

Он вдруг увидел себя бесприютно слоняющимся по своей квартире, которая некогда служила мастерской художнику, один на один с ночным Парижем.

— Днем к ней придет на свидание отец. На это она согласилась сразу же. «Мне жаль отца! — сказала она. — Для него-да, для него это действительно крушение всей жизни». Я сообщил ей, что ее мать больна, но это известие ее не огорчило, она даже не поинтересовалась, что с матерью. Я пытался завести с ней разговор о ее защите на суде. Нельзя же в самом деле допустить, чтобы ее приговорили к двадцати годам, а то и к пожизненному заключению. Мотивировка преступления должна вызвать у присяжных сочувствие к подсудимой. Я вижу лишь одну возможность убийство на почве ревности. Но вы в этом случае отпадаете.

— Почему?

— Вы мне сами сказали: вот уже почти год, как вы со свояченицей не встречались. Слишком запоздалая ревность — в нее никто не поверит. Не думайте, что полиция сидит сложа руки. Не позже чем сегодня вечером детективы обнаружат, а скорей всего уже обнаружили, меблированную квартиру, которая служила местом встреч. И в ваших же интересах во что бы то ни стало выяснить, кто этот человек, вставший между сестрами.

Он взглянул на Алена, который вдруг побледнел.

— Это непременно нужно?

— Мне кажется, я вам уже все объяснил. Не стану уверять, что тут нет для вас ничего неприятного, но либо мы все болваны, либо надо считать, что такой человек был. Постарайтесь припомнить, не замечали ли вы в поведении вашей жены в последние месяцы чего-нибудь необычного.

Ален вдруг почувствовал, как кровь, секунду назад отхлынувшая от его лица, горячей волной заливает ему щеки, лоб, уши. Как он раньше об этом не подумал? Вопрос Рабю, покоробивший его своей грубостью, освежил в его памяти прошлое — возможно, помогло этому и то, что произошло в минувшую ночь между ним и Бесси.

На протяжении всех лет их совместной жизни Мур-мур никогда не тяготилась супружескими обязанностями. Они даже придумали особую игру, которая была их секретом. Мур-мур читала, смотрела телевизор или писала статью. Внезапно полушепотом он обращался к ней:

— Посмотри на меня, Мур-мур. Она оборачивалась к нему, все еще занятая своими мыслями, потом, рассмеявшись, произносила:

— Ах, вот оно что! Ладно, хватит на сегодня. И какими это флюидами ты умудряешься на меня действовать?

Однако последнее лето не раз случалось так, что она смущенно отговаривалась:

— Прости, но только не сегодня. Не знаю, что со мной. Что-то я устала.

— Я тебя не узнаю.

— Может, это старость? Рабю наблюдал за ним.

— Ну как?

— Думаю, что вы правы.

— Приятного, конечно, мало, но придется вывернуть все это перед судом. Вы же хотите, чтобы ее оправдали, так?

— Да, безусловно.

— Даже если она не вернется к вам?

— Судя по заявлению, которое она вам сегодня сделала, она не намерена больше жить со мной.

— Вы ее еще любите?

— Полагаю, что да.

— Полиция, несомненно, уже подумала о наличии неизвестного нам человека. Возможно, она выяснит, кто это. Но, по-моему, у вас все же преимущество перед детективами: не исключено, что речь идет о ком-то, кого вы хорошо знаете.

Рабю почувствовал, что собеседнику стало не по себе.

— Что с вами?

— Не обращайте внимания. Вчера мне пришлось ужинать у зятя, а потом я напился до бесчувствия. Не важно. Я вас слушаю.

— И затем она сказала нечто такое, что глубоко поразило меня. Я запретил ей повторять это кому бы то ни было. Я заговорил с ней о вашем сыне, Патрике. Советовал подумать о нем, о его будущем. И знаете, что она мне ответила, и притом как-то сухо, даже черство? «Материнские чувства всегда были мне чужды». Это действительно так?

Ален задумался, восстанавливая в памяти прошлое. Когда родился Патрик, они были небогаты. Он появился на свет еще до того, как Алена осенила мысль о журнале. Поначалу Мур-мур все свое время отдавала ребенку, и ее материнское усердие граничило с педантизмом. Это была та же старательность и аккуратность, с какими она печатала на машинке свои статьи, переписывая заново целую страницу, если на ней оказывалась ошибка.

Так они прожили в Париже около двух лет: он, она и малыш. Потом взяли няню, и Мур-мур опять с головой ушла в работу. А по вечерам приезжала, куда он ей назначал — в кафе, в рестораны, — и домой они возвращались поздно.

Ей никогда не приходило в голову зайти перед сном взглянуть на спящего ребенка. Обычно Ален это делал один.

Вскоре они купили и перестроили «Монахиню», где теперь проводили уик-энды. Но Мур-мур и приезжала-то туда главным образом потому, что это позволяло ей больше поработать.

— Да, понятно, почему она так сказала, — пробормотал Ален.