Тюрьма имени свободы

К нам, сухопутным, здесь относятся хорошо, хотя и посмеиваются над нашей внешностью и манерой держаться. Сами они гладкие, безволосые, да еще, вдобавок, заостренные с двух концов — это чтоб легче в воде передвигаться. Тетя Маня первым делом принялась выщипывать себе брови, как будто дело в бровях. А дядя Изя говорит, что ему не хватает воздуха родины.

С воздухом здесь вообще дело дохлое, им здесь никто не дышит. Но мы у себя привыкли, нам воздух подавай. Недавно мы с Риточкой высунулись подышать, а муж ее нас застукал. Такой устроил скандал! А все вокруг удивляются: они тут понятия не имеют, что такое горячая кровь.

Ты не поверишь, Адик: я здесь сбросил четыре тонны. Телом расту, а вес сбрасываю. Дядя Изя смеется, говорит, что ничего я не сбрасываю, просто в воде все кажется легче, чем на суше.

Адик, я и сам замечаю: здесь жизнь намного легче, только дышится тяжело. Наверно, дядя Изя прав: нам не хватает воздуха родины.

Письмо второе

Адик, мы уже столько времени в воде, что на суше нас бы давно считали утопленниками. Но мы не утопленники. Больше того, мы живем. Тетя Маня чувствует себя хорошо, да и все мы как рыбы в воде, хотя с рыбами нам еще рано тягаться.

Здесь очень высокий уровень жизни. Но не для всех. Есть такие, что всю жизнь остаются на дне, но есть и такие, что поднимаются до самой поверхности. А какой у нас был на суше уровень? Все, как говорится, жили на дне, но этого даже не замечали.

Правда, для того, чтоб достичь высокого уровня в море, нужно уметь держаться на воде. Иначе в два счета утонешь. Для тех, кто не умеет плавать, здесь организованы специальные курсы по плаванию, но ходить на курсы можно долго, а утонуть в один момент. Без ложной скромности скажу: я уже довольно прилично плаваю (заговорила кровь предков!). Мне даже поручили заниматься с Риточкой. Она способная, все усваивает хорошо, вот только плавание ей дается плохо.

Я часто вспоминаю, как мы жили на суше. Здешние не верят, они считают, что на суше жизни нет. Я им говорю: а как же Адик? Но они говорят, что не знают никакого Адика. Приезжай, Адик, надо же, чтоб тебя узнали и здесь!

Письмо третье

Море, Адик, похоже на бескрайнюю степь, но в него можно нырнуть, а в степь не нырнешь, если тебя, конечно, не закопают. И вдобавок море можно видеть насквозь. Сверху смотрить — видишь дно, снизу смотришь — видишь небо. Ты бы, конечно, хотел увидеть небо. Ты потому и на задние ноги встал, и вырос таким большим, что хотел дотянуться до неба. А я вырос длинным, потому что до моря дотягивался.

Адик, ну как ты там выживаешь? Я слышал, что на суше теперь не поживают, как в прежние времена, а только выживают. Мне это трудно представить. Так же, наверно, как тебе трудно представить, каким красивым бывает море, если смотреть на него не с берега, а из самой его глубины. Вот когда по-настоящему видишь закат, потому что ведь солнце на закате уходит в море.

Правда, иногда нас одолевает морская болезнь. Она почему-то прежде всего ударяет в нос, поэтому мы называем ее ностальгия.

Но ты не бойся, Адик, приезжай! Ну, пощиплет немного в носу, глаза послезятся, но это будет совсем незаметно, потому что вокруг такая же соленая вода.

Приезжай, Адик! Хватит тебе выживать, поживи хоть немного! Дядя Изя говорит, что если все время бороться за выживание, рано или поздно начнешь вымирать. А может, выживание — это и есть вымирание?

Приезжай, Адик!

Примечание издателя

Кит Сева был прав: выживание — это вымирание. В конце Мезозоя, почти семьдесят миллионов лет назад, киты вернулись в море, на свою историческую родину, и тогда же, в то же самое время, на суше вымерли динозавры. Выживали, выживали, а в результате вымерли. А ведь Сева их предупреждал.

Волны набегают на берег, и каждая — послание из морской стихии на сушу. И в каждом послании вопрос: как вы там, на суше, выживаете?

Почти семьдесят миллионов лет прошло, нет в живых ни кита Севы, ни динозавра Аркадия, ни тети Мани, ни дяди Изи… Даже Риточки нет в живых, хотя она была такая молоденькая!

А послания все идут и идут. И будут идти до тех пор, пока волны набегают на берег…

Тургеневские места

Писатель Гарий Цыбуляк живет во Франции. Как Тургенев. И так же пишет литературные произведения, которые, правда, пока не печатают. До лучших времен. А лучшие времена во Франции все почему-то не наступают.

Когда он жил у себя на родине, там тоже не наступали лучшие времена. Родина была большая, на нее лучшего не напасешься, но она у Гария была не одна. Родины его были расположены по принципу матрешки: сверху самая большая, на весь Союз, за ней родина поменьше, на республику, затем на город, на улицу, на дом, а в самой середке — он, Гарий Цыбуляк, самая родная, самая любимая родина.

Так уже исторически сложилось, что в большой родине было сосредоточено все плохое, поэтому Гарий боролся за независимость родины той, что поменьше, от самой большой. Но когда удалось отделить меньшую родину от большей, оказалось, что все плохое никуда не делось, его даже стало больше, потому что оно сконцентрировалось на меньшей территории.