Тюрьма имени свободы

Так на что же нам жаловаться? Мы эволюционируем намного лучше других, поскольку с нами никто не сравнится по числу грозящих опасностей. А если учесть, сколько мы разрушили и еще разрушим, разумность наша неуклонно растет, и мы, как никто другой, оправдываем высокое звание: человек разумный.

Исповедь лестничной ступеньки

Мы ступеньки, мы на лестнице живем. С виду мы все одинаковые, но на самом деле это не так, потому что одни у нас выше, а другие ниже.

У нас удивительная лестница: она ведет снизу вверх и одновременно сверху вниз, — так что никогда не знаешь, куда в данный момент ведет наша лестница.

Вверх вести труднее, потому что видишь только тех, кто выше тебя, и получается, что ты ниже всех, а кому это приятно? От этого и одышка, и общее недомогание. Нет сил двигаться и поневоле остаешься на месте.

Но и вниз вести мало радости. Когда чувствуешь, что ты выше всех, опускаться не хочется, и тоже остаешься на месте.

Вверх ведешь — но остаешься на месте.

Вниз ведешь — но остаешься на месте.

Потому что только так можно сохранить занимаемое положение.

А в жизни ступенек главное что? Движение? Как бы не так! Занимаемое положение.

Хоть мы и скрипим, конечно, что вот, мол, надо бы, чтоб никто ни над кем не возвышался, но скрипим мы при виде тех, кто над нами, а при виде тех, кто под нами, мы тут же успокаиваемся.

Были б мы все равны, у нас бы тут вообще никого не было видно. И лестницы самой не было бы. Ровная дорога — и никого не видать.

А так у нас лестница. Одни выше, другие ниже, но каждая ступенька на своем месте видна.

Может, это и есть демократия? Не та, при которой все равны, а та, при которой каждого видно.

Брызги действительности

* * *

Маркс говорил, что пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Знал ли он слова Гете: «Страшен тот, кому нечего терять»?

* * *

В семнадцатом году большевики обменяли Временное правительство на временные трудности, и с тех пор никак не удается совершить обратный обмен, потому что ни одно правительство не считает себя временным.

* * *

Когда много власти, она начинает мыслить и чувствовать за человека. Когда много денег, они начинают мыслить и чувствовать за человека. И лишь когда нет ни власти, ни денег, человек может мыслить и чувствовать самостоятельно.

* * *

Мало выйти из гоголевской шинели, нужно еще знать, куда идти.

* * *

В наше время просить политическое убежище уже мало. Надо сразу просить не убежище, а бомбоубежище.

* * *

Слово «фашизм» в переводе означает: «вязанка хвороста».

Поэтому его так легко разжечь.

* * *

Начинается с того, что живые шагают по трупам, а кончается тем, что мертвые шагают по живым.

* * *

— Зажили ли раны?

— И раны — зажилили…

* * *

Иные ветераны, как палки, вытащенные из колес, любят повспоминать, как они способствовали нашему движению.

* * *

Видно, все же не зря у слова «нахальство» тот же корень, что и у слова «холуйство», а у слова «хвала» тот же корень, что у слова «хула».

* * *

Жизнь — как единственное дитя: ее любишь тем больше, чем меньше она того заслуживает.

* * *

Нет, из этой жизни живым не вырвешься!

* * *

Говорят, в состоянии клинической смерти некоторые чувствуют себя очень хорошо. Но разве это не естественно после нашей клинической жизни?

Эссе, сэр!

***

С тех пор, как мы перестали быть товарищами, мы сразу все стали господами. Но мы не господа, не настоящие господа, точно так же, как не были настоящими товарищами. Поэтому предпочтительнее обращение «сэр», статус которого ни у кого не вызывает сомнений.

Эссе, сэр! «Эссе» в переводе означает «проба пера», так почему бы нам не попробовать? А если мы в чем-то и ошибемся, то ведь еще древние заметили, что человеку свойственно ошибаться, поскольку, как они говорили, человеку не чуждо ничто человеческое.

Итак, сэр, начнем с того, что не чуждо.

Ничто человеческое

В основополагающей формуле: «Кто был ничем, тот станет всем», — заключена вековая мечта всех нищих, голодных, бесправных, бездарных, безмозглых, бесчестных, бесстыжих и бессовестных. Государство победившего люмпен-пролетариата было рассчитано именно на них.

Говоря, что ничто человеческое им не чуждо, древние вряд ли могли предположить, что это ничто, отделившись от человека, возьмет над ним власть и начнет его перелепливать по своему образу и подобию. Что возникнет государство, в котором на всех руководящих постах будет восседать ничто человеческое. А если пост окажется не руководящим, то ничто человеческое все силы приложит, чтобы сделать его руководящим, — будет ли это пост чиновника, дворника, сантехника или просто мальчика на побегушках. Потому что в стране победившего люмпен-пролетариата каждый, кто был ничем, должен непременно стать всем, чтобы подняться над другими из своего ничтожества.