Тюрьма

В корпусе С нежные желудки набивают вареной картошкой, Франко подавляет приступ ностальгии, он подходит к Элвису и протягивает руку помощи, помогает старику подняться на ноги. Он покачивается, находит точку равновесия, осторожно шагает к лавке, на которой мы сидим все вместе, три изгоя, чужаки-товарищи, мы снова смеемся, словно читаем мысли друг друга, должно быть, остальные, должно быть, считают нас сумасшедшими, потому что мы стоим на головах и обливаемся слюной при мысли о горячем душе, вкушаем воображаемые помидоры и планируем длительные путешествия. Но мы выживаем, человек прибывает в Семь Башен сломленным, молится, чтобы его срок прошел в безделье, умоляет Бога, чтобы все не было так, как ему пообещали, чтобы его не изнасиловали мужики и чтобы ему не перерезали горло. Он напуган, он взбешен, у него начинается паранойя. Он прислушивается к шепоту, он легко может сорваться и удариться в насилие, начать воевать с несуществующими врагами. Этот корпус — новая территория, но здесь мало чего интересного, другие заключенные останутся загадкой для чужестранца, который не понимает, о чем идет речь. Только Элвис и Франко что-то значат для меня, но их манеры и потаенный смысл их слов остаются для меня непостигнутым. Здесь нет разнообразия и нет поощрений, только месяцы и годы пустоты, которая еще долго будет тянуться, у нас слишком много времени, чтобы думать о будущем и сожалеть о прошлом. Безжалостная скука душит, эпилептическая клаустрофобия сломает самого сильного человека.

Тюремные надзиратели и другие заключенные могут, если захотят, сделать так, что паранойя новобранца обернется против него самого. Ты можешь чувствовать себя в безопасности рядом с убийцей, который кивнет тебе и поделится печеньем, а какой-то казнокрад будет доебываться до тебя, глумиться, прикинется наемным убийцей, хотя все, что он совершил, так это спиздил у стариков все их сбережения, второсортная шлюха, которая не видит дальше своего носа. Как только человек обустроится здесь и поймет, что к чему, он легко втащит казнокрада в сортир, надает ему пинков по печени, искупает его в саках, но все это — без крови, на сафари закон джунглей работает еще жестче, и только от страха, что будет еще хуже, этот мелкий преступник обделает свои штаны. Сломанный нос — это слишком очевидно, надзиратели переполошатся от вида хлынувшей крови, а эта мелочь, которая грабит бабулек, из того же сорта людей, которые в слезах побегут жаловаться Директору.

Новобранец осторожно входит во двор, это подросток, он тихонько идет по двору, вертит в руках свою флейту, вздрагивает, поднося ее к губам, и открывает рот. Ему не больше восемнадцати, он обвиняется в домогательстве к пожилой леди, а он, дурак, рассказал об этом другому заключенному и получил за это пизды, хотя на самом деле его упекли сюда за то, что как-то поздно ночью он помочился на стену бара. Эта леди — сноб из высшего общества, она пожаловалась в полицию, убедила их в том, что он был вооружен. Элвис понимает, что этот парнишка говорит искренне, пристать к женщине — это почти изнасилование, и если он не рассказал бы правду, его не приняли бы в тюремное общество. Иерархия установлена раз и навсегда, парни, обвиняющиеся в сексуальном насилии, всегда на самом последней ступеньке, хотя мы не видим их, или, по крайней мере, если они среди нас, они молчат. Те, кто выебывается, тоже могут ожидать пиздюлей, если к ним не относятся более или менее терпимо. Парень с флейтой начинает дудеть, и это вызывает во мне приступ раздражения, Элвис успокаивается, узнав мелодию Карла Перкинса, Франко хмурится. Это не трубач из неторопливого джаза, это порывистый мальчишка с грошовым свистком. Я держу себя в руках, малейший инцидент повлечет за собой цепную реакцию.

Вчерашний волейбольный матч — отличный тому пример; раз в неделю, на один час, надзиратели приносят сетку, эту игру, по большому счету, устраивают для того, чтобы лишить сил ее участников. Во дворе есть один-единственный мяч, и им играют в футбол, — это баскетбольный мяч, он слишком тяжелый и громоздкий, с ним трудно и неудобно управляться. Это всем известно, потому каждый раз происходит драка, вчера дрались двое парней с верхнего этажа; и вместо того, чтобы, как всегда, отмудохать и обматерить друг друга, они пустили в ход нож, один припер к стене другого и был готов вонзить тому в живот лезвие, и тут Булочник начал орать. Его визг был пронзителен, визг безумца, визг умирающей жертвы, подхваченной с земли стервятником, но я узнаю этот звук, так дети визжат от ужаса, не в состоянии больше вынести этого. У нас идет мороз по коже от этого визга, особенно от того, что орет такой милый персонаж. Нож опускается, и двое заключенных расходятся в стороны.