Некоторые антибольшевистские газеты высказывали надежду, что расстрел царя «всколыхнет народную совесть, пробудит ее от оцепенения, от гипноза». Но ничего подобного не произошло. Известие о расстреле бывшего царя, по свидетельствам многих современников (иностранных и русских), прошло почти незамеченным. Россия все глубже погружалась в кромешную пучину гражданской войны, человеческие жертвы становились привычными…
Существует поговорка: судьба никогда не дает мат королю, не сказавши ему прежде шах. Судьба не раз объявляла Николаю II шах, предупреждая грозе народной революции.
Тринадцатилетним мальчиком стоял он возле умирающего деда — императора Александра II, которому бомба народовольца Гриневецкого раздробила ноги. Не с этого ли времени в душе его одновременно поселился ужас, страх перед революцией и ненависть к ней? У него недоставало силы характера отца — Александра III, — чтобы бесповоротно встать на путь жестокой реакции. Да и разгромить «Народную волю» было несравненно проще, чем сокрушить массовое революционное движение. Но у него не хватило решимости и желания пойти по пути реформ, по пути перемен. Пытаясь отстоять «самодержавный принцип», он маневрировал: то шел на небольшие уступки, то отказывался от них. Удивительным образом натура последнего царя соответствовала сущности режима, все более становившегося анахронизмом: избегать изменений, сохранять статус-кво. В результате режим загнивал, отравляя миазмами гниения страну. В марте 1920 г. В. И. Ленин, вспоминая политику меньшевиков и эсеров в 1917 г. и обращаясь к ним, говорил: «Нашелся ли бы на свете хоть один дурак, который пошел бы на революцию, если бы вы действительно начали социальную реформу?» (Ленин В. И. ПСС, т. 40, с. 179). Это же в полной мере можно отнести и к правительству, к политике Николая II. Отвергая и тормозя социальные реформы, он вызвал социальную революцию, которая не могла бы не нести в себе всего того, что накопилось в российской жизни за многие десятилетия ее попрания и унижения. Прислушаемся еще раз к Н. Бердяеву. «Эта революция, — писал он, — произошла со мной, хотя я относился к ней очень критически и негодовал против злых ее проявлений. Мне глубоко антипатична точка зрения многих эмигрантов, согласно которой большевистская революция сделана какими-то злодейскими силами, чуть ли не кучкой преступников…»
Народ, сделавший революцию, не был святым. Как писал Н. Заболоцкий,
В критическую минуту февральского переворота генералы изменили присяге и принудили царя к отречению.
Потом Временное правительство по расчетам «реальной политики» попрало «принципы гуманизма», оставив отрекшегося царя в революционной России, свергнувшей царизм. И, наконец, классовые интересы, как они понимались в разгоравшейся гражданской войне, взяли верх над нравственными соображениями. Итогом всего этого и стал кошмар в Ипатьевском особняке жаркой июльской ночью 1918 г.
(Г. Иоффе. Дом особого назначения. — Родина. 1989. № 5)
«16.7 была получена телеграмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Р-ых (Романовых) [Слева на полях надпись рукой: «Николая сначала (в мае) предполагалось судить — этому помешало наступление белых».]
16-го в шесть часов вечера Филип Г-н (Голощекин) (И. Голощекин, член Президиума исполкома Уральского совета, областной военный комиссар) предписал привести приказ в исполнение. В 12 часов должна была приехать машина для отвоза трупов.
В шесть часов увезли мальчика (поваренка Л. Седнева)…, что очень обеспокоило Р-ых и их людей. Приходил д-р Боткин спросить, чем это вызвано? Было объяснено, что дядя мальчика, который был арестован, потом сбежал, теперь опять вернулся и хочет увидеть племянника. Мальчик на след<ующий> день был отправлен на родину (кажется, в Тульскую губернию). Грузовик в 12 часов не пришел, пришел только в 1/2 второго. Тем временем были сделаны все приготовления, отобрано 12 человек (в т. ч. семь [исправлено на «шесть» чернилами] латышей) с наганами, которые должны были привести приговор в исполнение. 2 из латышей отказались стрелять в девиц.