Тюрвень

Каждая книга была бережно хранима; ни у одной не имелось мятых страниц (несмотря на то, что их определённо читали, и не раз). На полках, под книгами отсутствовала пыль, а в самих страницах (которые, надобно отметить, не были жёлтыми от ветхости) отсутствовал книжный червь. Но кто же так рьяно и так долго, на протяжении стольких лет заботился о сохранности сокровищ этой библиотеки? Кто столь трудолюбивый и преданный поклонник? Мой дед чисто физически не смог бы протирать пыль в таком гигантском зале, даже буду молодым и здоровым – чего уж говорить о его более поздних годах – а ведь, судя по всему, чистоту и порядок здесь наводили ежедневно. Для меня и моего компаньона этот вопрос так и остался загадкой – во всяком случае, пока.

Итак, мы в библиотеке уже больше часа, но не устали от слова «совсем», ведь книга есть лучший подарок – представьте теперь, какую неоценимую услугу оказал мне дед, отписав всё имущество мне, ведь вся эта библиотека есть огромный кладезь знаний, и ни одна из книг этой тихой, но могучей усыпальницы не стоит здесь просто так (и уж тем более не является проходной). Каждая, каждая значима и уникальна по-своему; за любую из них я готов дорого заплатить. Пожалуй, только теперь, взглянув на всё это сокровище своими собственными глазами, я по-настоящему понимаю всё трепетное отношение своего дальнего родственника к этой комнате, а также то, почему он никогда никого сюда не допускал.

Вскорости, обследовав уже многие и многие разделы, мы подошли к стеллажу, который вызвал лично у меня вначале некоторое недоумение, а после – восхищение, ибо то был раздел с трудами по палеонтологии. Оттуда же на меня смотрели вечно живые Чарльз Дарвин и Томас Хаксли.

Однако я пришёл в ещё большее недоумение, когда увидел целый раздел, посвящённый религии: здесь имелись Библия в Вульгате; она же была представлена здесь на греческом, арамейском и иврите. Тут я нашёл и не канонические её книги, и апокрифы, и редкие издания шестнадцатого века, выполненные готическим шрифтом. На другой полке покоился Коран на арабском языке – так называемый «истинный Коран», к которому я, однако, прикоснуться не посмел (равно как и мой друг).

При переходе к последнему, самому дальнему стеллажу у моего коллеги по просмотру отвисла челюсть, а сам я остолбенел в великом безмолвии, не в силах пошевелиться от неожиданности.

Вот она, загадка и разгадка! Вот та тайна и секрет за семью печатями! Вот чего так боялся мой несчастный праотец; боялся за меня и боялся за других… Но всё по порядку.

Поначалу этот мрачный, многополочный стеллаж сбил нас с толку наличием на нём журналов и газет, в которых были опубликованы некоторые отдельные произведения Говарда Филипса Лавкрафта, Кларка Эштона Смита, Роберта Говарда, лорда Дансени, Эдгара Аллана По, Амброса Бирса, а также первые наброски Августа Дерлета. Это были все те истории, от которых при вдумчивом прочтении пробирает насквозь, и есть мнение, что всё описанное в них происходило на самом деле. Я был вскользь наслышан о них, а Ллойд – даже ознакомлен, и далеко не понаслышке, как я.

Полкой выше стеллаж явил нам полное собрание сочинений Мишеля де Нотр-Дам, более известного как Нострадамус. Там же мы увидели «Молот ведьм» Якоба Шпренгера и Генриха Инститориса. Также, нашему взору открылся целый ряд малопонятных текстов и свитков на тсат-йо и даже эсперанто; оккультные, мистические, эзотерические работы на енохианском языке; деревянные дощечки и таблички на аксумском, шумерском и халдейском языках; множество неизвестных нам книг на вульгарной латыни и древнегреческом. Но самой страшной в этом ряду была, несомненно, древнеегипетская «Книга мёртвых» – при всём своём атеистическом скептицизме я побоялся даже близко приближаться к этому папирусу, от греха подальше (хотя в данной ситуации я повёл себя как трус, а не как египтолог со стажем). Ллойд примерно знал, что в нём – поэтому мы решили не терять на это времени, ибо дворецкий может потревожиться за нас, так как мы в этой библиотеке непостижимо долго.

Что же ждало нас на самом верху? Вряд ли что-то хорошее, ибо я видел состояние своего верного союзника, который уже еле держался на ногах – да, Ллойд, несмотря на всю его показную весёлость и оптимизм, был гораздо более чувствительной натурой; тонкой и ранимой. Сейчас мой сердечный друг устал, но я увидел в его глазах, что он намерен вместе со мной довершить начатое.

Первым полез Ллойд, забравшись на деревянную стремянку. Он мог не говорить мне названий, ибо отсюда я видел хорошо.