Тютчев. Тайный советник и камергер

«По особенным обстоятельствам представляется необходимым приостановить выдачу заграничного паспорта супруге камер-юнкера, губ<ернского> секретаря г-же Акинфовой..» Министру предлагалось позаботиться, чтобы «в случае поступления ходатайства о том, оно не было удовлетворено». Далее в черновике официальной бумаги граф собственной рукой приписал: «и чтобы III Отделение Собственной Его Величества Канцелярии было немедленно поставлено в известность о таковом требовании» (Л. 1). Александр II не только отменил крепостное право и провел великие реформы, он позволил своим подданным познакомиться с заграницей: после долгого перерыва предшествующего царствования само получение заграничного паспорта из исключительной милости царя, скупо и неохотно даруемой единичным счастливчикам, превратилось в простую и необременительную формальность — и русский путешественник вновь стал неотъемлемой чертой европейского пейзажа. «В настоящее время, когда множество русских путешествует, не один Петербург являет выставку холопии — этого продукта невских болот. Порядочное количество экземпляров ее, подлых и смешных вместе, можно встретить в Париже»^[368], — желчно заметил 18 апреля 1862 года политический эмигрант князь Петр Владимирович Долгоруков. Спустя шесть лет в знаменитом здании на набережной Фонтанки, у Цепного моста, «голубые мундиры» составили предназначенное «смежникам» из МВД секретное отношение, которое должно было помешать супруге камер-юнкера покинуть пределы отечества и проверить на практике справедливость приведенного выше утверждения. (Известно, что запрещенные в России книги госпожа Акинфова почитывала.) Что же заставило двух генерал- адъютантов государя тайно координировать усилия руководимых ими силовых ведомств по ничтожному на первый взгляд поводу? Неужели у них не было иных забот, ведь выстрел Каракозова в царя уже прозвучал?

Приписка графа Шувалова исключительно выразительна: шеф жандармов — «Петр, по прозвищу четвертый, / Аракчеев же второй»^[369] — просмотрел и лично отредактировал отпуск письма, прежде чем его переписали на официальном бланке, поставили исходящий номер и отправили адресату. Империя уже семь лет жила без крепостного права. И эта новая реальность отразилась в стиле канцелярских бумаг, заставила подыскивать более деликатные формулировки. Ссылки на высочайшую волю в документе не было, однако генерал-адъютант Тимашев — «Герострат родной печати, / Гоф-холуй и экс-шпион»^[370] — всё прекрасно понял. За безличным оборотом («представляется необходимым») скрывалась воля самодержца, негласно лишившего одну из его подданных права, им же самим торжественно дарованного. Бывшему начальнику штаба корпуса жандармов не требовалось объяснять, во-первых, кто повелел не выдавать заграничный паспорт, и, во-вторых, о каких именно особенных обстоятельствах идет речь. Пояснения нужны для современного читателя.

Надежда Сергеевна Акинфова, родившаяся 16 июня 1839 года, была внучатой племянницей государственного канцлера и министра иностранных дел князя Александра Михайловича Горчакова. В деле имеется справка: «С 1867 года по настоящее число г-жа Акинфова, или Акинфьева из Отделения паспорта не получала. Если же была она за границею, то легко быть может, снабженная паспортом от Министерства Иностранных Дел. 3 апреля 1868 года» (Л. 2). Намек чрезвычайно прозрачен. Надежда Сергеевна продолжительное время жила в петербургском доме своего дяди. Светская молва настойчиво обсуждала слухи об их отношениях. 14 февраля 1866 года тогдашний министр внутренних дел Петр Александрович Валуев сделал в дневнике многозначительную запись: «Вечером был на рауте у кн. Горчакова. M-me Akinfieff faisait les honneurs de la porte (Гостей принимала г-жа Акинфиева) и кн. Горчаков при входе дам, с нею незнакомых, говорил: “Ма ni се” ("Моя племянница”). Дипломатические сердца тают. Кн. Горчаков не на шутку влюблен в “sa ni се”»^[371]. Госпожа Акинфова стала фактической хозяйкой в доме вдовца, а ее фотографии — украшением одного из горчаковских альбомов. 21 апреля 1867 года Тютчев написал князю: «Передайте мои почтительные приветствия Надежде Сергеевне. Блаженны здоровые, ибо они могут ее видеть!»^[372] Когда Федор Иванович не смог воспользоваться приглашением Горчакова и побывать у него на рауте, он извинился не только перед князем, но и перед его очаровательной племянницей. «Соблаговолите, умоляю вас, сообщить это признание по принадлежности…»^[373]