Тлеющий огонь

— Итак, справедливым ли будет утверждение, что вы не всегда можете себя контролировать? У вас бывают эмоциональные вспышки, которые вы не можете контролировать?

Лора ответила, что такое бывало.

— И это из-за аварии, в которую вы попали в детстве? Это так?

Лора снова ответила утвердительно.

— Не могли бы вы немного рассказать об этой аварии, Лора? — ласково попросила Бровастая, и Лора подложила руки под бедра, чтобы не влепить ей пощечину. — Не могли бы вы рассказать о том, как эта авария на вас повлияла? Я имею в виду физически.

Лора посмотрела на адвоката с немым вопросом, желая узнать, обязана ли она отвечать. Но тот, судя по всему, не понял ее взгляда, и она, тяжело вздохнув, принялась монотонно перечислять свои травмы:

— Перелом черепа, перелом таза, сложный перелом дистального отдела бедренной кости. Порезы, синяки. Двенадцать дней в коме. Три месяца в больнице.

— Вы получили черепно-мозговую травму, не так ли, Лора? Не могли бы вы немного рассказать нам об этом?

Лаура надула щеки и закатила глаза.

— А не проще, мать вашу, погуглить все это в Интернете? Господи! Скажите, мы здесь сидим, чтобы поговорить об этом? О том, что случилось со мной в десять лет? Думаю, мне лучше пойти домой, потому что, честно говоря, вы ни хрена не нарыли, не так ли? У вас на меня ничего нет.

Детективы бесстрастно наблюдали за ней — ее взрыв эмоций не произвел на них никакого впечатления.

— Не могли бы вы рассказать о характере вашей травмы головы? — нарочито вежливо попросил Лысый, что взбесило ее еще больше.

Лора снова вздохнула.

— Я получила черепно-мозговую травму. Это временно негативно повлияло на мою способность говорить и на мои воспоминания…

— Вашу память? — уточнила Бровастая.

— Да, мою память.

Бровастая выждала паузу — как показалось Лоре, для большего эффекта.

— У травм подобного рода имеются определенные эмоциональные и поведенческие последствия, не так ли?

Лора сильно закусила губу.

— Когда я была младше, я не всегда могла справиться с гневом, — сказала она, пристально глядя в глаза Бровастой: пусть попробует назвать ее лгуньей. — У меня была депрессия. И еще расторможенность, а это значит, что иногда я говорю неуместные или обидные вещи, как, например, в тот раз, когда я назвала вас уродиной.

Улыбнувшись, Бровастая пропустила это мимо ушей и продолжила:

— У вас проблемы с контролем импульсного поведения, не так ли, Лора? Вы ничего не можете с собой поделать, набрасываетесь на людей, пытаетесь причинить им боль. Вы хотите это сказать, не так ли?

— Ну, я…

— Итак, на барже в пятницу вечером, когда мистер Сазерленд отверг вас — когда он стал, как вы выразились, «холодным и грубым», — вы вышли из себя, не так ли? Вы набросились на него, верно? Ранее вы сказали, что ударили его. Вы действительно хотели причинить ему боль?

— Мне хотелось перерезать ему его гребаное горло, — услышала себя Лора. И почувствовала, как вздрогнул сидевший рядом адвокат. Вот оно: она сказала, что полицейские «ни хрена не нарыли», а это было не так, потому что, конечно же, у них была она. У них была Лора. Им не нужно было оружие, не так ли? Им не нужен был дымящийся пистолет. У них имелся подозреваемый, у которого были и мотив, и возможность совершить преступление. Этим подозреваемым являлась Лора, которая, как они рассчитывали, рано или поздно обязательно ляпнет какую-нибудь глупость.

6

Айрин сидела в кресле в гостиной — своем излюбленном месте для чтения — и ждала Лору, которая опаздывала. Кресло, некогда являвшееся частью пары — второе уже давно отправилось на свалку, — было придвинуто к самому окну, через которое солнце в ясный день проникало большую часть утра и даже после полудня. Отсюда Айрин могла наблюдать за тем, что происходит в мире, а мир, в свою очередь, мог наблюдать за ней, оправдывая свои представления о пожилых людях: они должны сидеть в одиночестве в кресле, размышлять о прошлом, о былой славе, упущенных возможностях и о том, как все было раньше. О тех, кого уже нет в живых.

Но Айрин этим не занималась вообще. Во всяком случае, не занималась все время. Она в основном ждала, когда придет Лора с продуктами, которые покупала ей каждую неделю, а сейчас разбирала одну из трех коробок с пахнущими плесенью книгами, полученными от Карлы Майерсон. Книги принадлежали покойной Анджеле, сестре Карлы и соседке Айрин, бывшей ее самой близкой подругой.

— Там нет ничего ценного, — сказала Карла Айрин, когда привезла их на прошлой неделе. — Одни дешевые издания в бумажных обложках. Я собиралась отнести их в благотворительный магазин, но потом подумала… — Окинув быстрым взглядом гостиную Айрин, она чуть поморщилась и сказала: — Я подумала, что они, возможно, в вашем вкусе.

Айрин решила, что это походило на завуалированное оскорбление. Не то чтобы это ее задевало. Карла была из тех женщин, которые знают цену всему и ничего не ценят. Нет ничего ценного? Этим она просто показала, что представляет собой сама.