Тля. Антисионистский роман

Сегодня враги не звереют
И, кажется, не угрожают.
Они - за дискуссии, споры,
И часто себя утешают:
С детьми, мол, мы справимся скоро,
Вот только отцы нам мешают.
Им важно, чтоб дети России
О прошлом своем позабыли.
Чтоб лихо сыны комиссаров,
Не помня отцовских заветов,
Под музыку вражью плясали,
Свою забывая при этом.
Чтоб мы забывали, к примеру,
Все то, чем когда-то гордились.
Чтоб циники и маловеры
По вражьим рецептам плодились.

Вообще поэзия Вл. Фирсова тех лет носила бойцовский патриотический характер. Он много печатался и издавался, был дружен с «нужными людьми». Главным образом влиятельными в делах издательских. Получал лауреатские медали совершенно заслуженно. Все это было когда-то... В годы же страшной смуты, ельцинского лихолетья муза Вл. Фирсова умолкла, к сожалению и недоумению его поклонников и почитателей.

Игорь Кобзев, в молодости поэт-лирик, очаровывал своими стихами девчонок-старшеклассниц и студентов. Их покоряла сентиментальная нежность, наивная романтика, юношеский восторг. Все это соответствовало его характеру и внешнему облику. В сорок лет он выглядел юношей, не склонным к полноте, с густой серебристой копной волос, какой-то хрупкий, рафинированный, избалованный вниманием слабого пола. Знакомых так и подмывало назвать его ласково Игорек, и, когда его так называли, он вспыхивал как порох, словно его обидели-оскорбили, и раздраженно поправлял: «Я Игорь Иванович!» Самолюбив, капризен, он пытался блеснуть эрудицией, в которой ему нельзя было отказать. А когда его эрудицию не замечали или не ценили, он обижался, заводился и даже взрывался. Но достаточно было язвительной реплики или иронического взгляда, как он умолкал, смирялся. Любвеобильный, он постоянно был влюблен -в женщин ли, в природу, в наш лес, который боготворил, написав поэму «Радонежский лес», в пернатых, которых он не знал и не мог отличить дрозда от зяблика. Поэзия была не единственным его увлечением. Однажды в начале мая на вечерней зорьке приходит ко мне возбужденный, сияющий, и с порога:

- Ты слышал? Прилетел.

- Кто прилетел? - не понял я.

- Да соловей. И поет, заливается.

- Не может быть. Ему еще рано. Недели через две запоет.

- Да нет, пойдем, послушай и убедишься.

Мы вышли за калитку. В лесу действительно заливались... дрозды, отбивая вечернюю зарю.

- Это певчие дрозды, - разочаровал я Игоря.

- А все равно прекрасно, - тихо ответил он.

Много времени Игорь уделял живописи, часами просиживал за этюдником у пруда или на поляне. Он был ху-дожником-самоучкой, лишенным профессионального мастерства, и вместе с тем создавал неожиданно интересные композиции. В сравнении с «шедеврами» нынешних профессионалов-авангардистов с их заумными «художествами» он был гением. Он охотно дарил свои этюды друзьям и знакомым, в которых не имел недостатка. Гостеприимный, верный дружбе, он приглашал к себе на дачу москвичей и даже иногородних, которым оказывал достойное внимание, изливал им восторг перед Радонежьем и говорил искренне:

- Я очень благодарен Шевцовым, что они вытащили меня из богемской Москвы и помогли поселиться в этом райском уголке.

Теперь в Москву он выезжал редко, считал себя (впрочем, как и многие из нас) жителем Радонежья. Нам не нравилось нелепое название поселка Семхоз, мы даже ходатайствовали перед местными властями о переименовании, потому как никакого «семенного хозяйства» здесь не осталось. Но нам объяснили, что со временем поселок и город, расширяясь, будут идти навстречу друг другу и сольются, тогда само собой отпадет это название Семхоз, и мы станем пригородом.

В домашнем быту Игорь был совершенно беспомощен. Когда жена его уезжала в Москву, и он оставался один на даче, то весь харч для него готовился на несколько дней вперед. Как-то захожу к нему, вижу - стоит он расстроенный у плиты, на которой шипит сковородка, густо пахнет жареным. Спрашиваю:

- Ты чем огорчен?

- Да вот хотел сосиски пожарить, а они почему-то корчатся и горят.

- Так ты же с них целлофановую пленку не снял, - невольно рассмеялся я.

Он любил дачу и зимой, когда надо было приготовить дрова, растопить печь. Не очень и тяготился зимним одиночеством. Отрастил себе бороду и сразу постарел лет на десять. Но солидности борода ему не придала, она казалась неестественной, какой-то приклеенной для пижонства.