Атмосфера на заседании была накалена. Главным докладчиком о моем творчестве был Иван Акулов. Акулов волновался, понимая сложность момента. Но он не отступил от истины в угоду конъюнктуре. Сдерживая волнение, он сказал: «Значимость каждого писателя измеряется прежде всего широтой общественного звучания его произведений. И справедливо говорят, что писатель - это голос своего времени, это совесть и память народа. Именно таким писателем своего времени я считаю И. М. Шевцова. У его книг завидная судьба: они никогда не лежат на прилавках магазинов или библиотечных полках, потому что читатели самых отдаленных уголков нашей Родины знают Ивана Михайловича и охотно читают его... Ему хорошо удается проникнуть в психологию своих героев, так как он не выдумывает их, а берет из жизни... Человек большой глубокой эрудиции, он прошел нелегкий и богатый событиями жизненный путь. Шевцов зрелый, давно сложившийся художник».
Выступивший после него второй докладчик - рецензент Виктор Стариков - поддержал Акулова, и вопрос о моем приеме в Союз был решен положительно. Уходя с заседания, В. Катаев истерически выкрикнул: «Ноги моей здесь больше не будет!»
Таким образом, «судьбу» мою решил Иван Акулов. В писательских кругах - русских, а не русскоязычных, он пользовался вполне заслуженным авторитетом мастера художественного слова. У него был особый глаз на детали, он замечал их со всеми оттенками: в его словесной живописи они блестят, как грани бриллианта. В этом отношении ему по праву принадлежит роль продолжателя бесценного литературного наследия русских классиков, начиная с А. Толстого и кончая Сергеевым-Ценским и Шолоховым. Он был убежденным патриотом, вместе с тем не идеализировал советский строй и, быть может, резче, чем мы, его друзья и единомышленники, осуждал все негативное, неприемлемое, особенно разжиревшую и переродившуюся верхушку власти, прежде всего Хрущева и Брежнева. Осуждал, но только не в своих произведениях. Последние два романа его посвящены дореволюционной России. Конечно, он понимал, что писать правду о негативных явлениях в жизни общества, как это делали Вс. Кочетов, М. Кочнев, Вал. Иванов и я, связано с большими неприятностями. Написать-то можно, но издать?! Издаваться же «за бугром» он не мог себе позволить.
До последнего дня нас связывала искренняя бескорыстная дружба. Он подарил мне все свои книги, в том числе и трехтомник избранного с трогательной надписью. «Славному воину русской рати Ивану Михайловичу Шевцову - преданный Ив. Акулов». Мы часто с ним выступали перед нашими читателями, выезжали на поле Куликово, бывали в Троице-Сергиевой Лавре и Духовной академии.
Он отличался неподдельной скромностью, даже застенчивостью, прирожденным тактом и осмотрительностью. Его неожиданная кончина для меня и Валентина Сорокина была тяжелой утратой. Похоронили его, как и потом Серебрякова, на сельском кладбище поселка Семхоз.
С наступлением нового тысячелетия я редко бываю в Семхозе: не позволяет здоровье. Но вот в знойном июне 2002 года я с женой Ларисой Ивановной посетил благословенные радонежские места. Проезжая мимо дачи Феликса Чуева, на калитке которой висел замок, Лариса с грустью сказала:
- А помнишь тот зимний вечер, когда мы провожали его от нашей дачи, и он читал дивный стих? Он был неистощим, горячо говорил о своем учителе Ярославе Смеля-кове, читал его стихи.
- А Гена Серебряков, - добавил я. - Какие были поэты! Великие патриоты, глашатаи...
И вспомнил строки прекрасного стихотворения о радонежцах Владимира Фирсова «Моим поэтам»:
И произнес еще несколько отрывков из стихотворений Фирсова:
Это верно! И сегодня, в трагические для России времена, новая русская поэзия выходит на передний план борьбы за спасение Отечества.
* * *
Каждый из радонежцев заслуживает большой статьи или даже книги, будь то тихий полковник Николай Камбу-лов или ветеран Отечественной войны Андрей Блинов. «Их многих нет теперь в живых, тогда знакомых, молодых».