Тьма

Я не могу ответить. Таблетки застряли в горле. Я хватаю стакан воды с раковины и запиваю их, руки дрожат от того, что меня поймали на горячем.

– Я тут готовлюсь к середине зимы, – хрипло произношу я. – Садись.

– Это что? – спрашивает Том со своим строгим немецким акцентом.

– Венки. Для гостиной. – Я натягиваю свою врачебную улыбку и жестом приглашаю его к стулу напротив. – Итак, чем могу помочь?

Том садится, проведя взглядом по столу к месту где-то между полом и моими коленями. Его левая нога нервно трясется.

– Я не могу спать, – говорит он так тихо, что я с трудом слышу его. – И у меня голова болит.

– Голова болит? Как часто?

– Почти всегда, – сообщает Том.

– Ты что-то принимаешь? Ты привез с собой обезболивающие?

– Только парацетамол. Но он не очень помогает.

– Какие-то другие симптомы? – спрашиваю я. – Размытость зрения, тошнота, растерянность, что-то подобное?

– Просто боль. Обычно где-то здесь, – Том показывает на место у виска.

Я протягиваю руку, собираясь потрогать его голову, но он отшатывается.

– Эй, все в порядке, – успокаиваю его я. – Мне просто нужно взглянуть.

Он колеблется, но потом снимает очки и позволяет мне осмотреть его голову.

– Ты не ударялся, не падал, травм не было?

– Нет.

– Как долго это продолжается?

Он поднимает взгляд к потолку, подсчитывая.

– Около трех недель.

– И насколько сильная боль, по шкале от одного до десяти?

Том задумывается, сжав губы.

– Пять. Может, четыре. Она не ужасна, больше… отвлекает.

Я делаю заметку в блокноте, прежде чем вернуться к нему.

– Ты не против, если мы сделаем быстрый медицинский осмотр? Ляг, пожалуйста, на кушетку.

– Со мной что-то не так? – спрашивает он встревоженно.

– Вряд ли это что-то серьезное. – Я вхожу в систему и проглядываю его записи, проверяя анализы крови, – последний был почти неделю назад. – Все выглядит хорошо, но я бы хотела тебя осмотреть.

Он осторожно забирается на кушетку. Я ощупываю его шею и торс на предмет каких-либо аномалий. Ничего. Измеряю давление и пульс – оба показателя в норме. Провожу все стандартные тесты, больше для проформы, чем для реальной диагностики – без необходимого оборудования для интроскопии и снимков невозможно определить, есть ли какая-то скрытая патология.

Не то чтобы я слишком волновалась; как и каждый из нас, Том прошел через тщательное медицинское обследование, прежде чем прибыл сюда – вероятность того, что у него развилось что-то серьезное за прошедшие месяцы, небольшая.

– Предполагаю, это мигрени, – говорю я, когда мы снова рассаживаемся по местам. – Может, из-за питания или перепада высот. Сомневаюсь, что тебе есть о чем беспокоиться. Я могу выписать обезболивающие посильнее, но не принимай больше назначенной дозы.

Серьезно, Кейт?

– Значит, ты не думаешь, что это опухоль мозга? – в голосе Тома слышится дрожь.

– Честно, я в этом сомневаюсь. Вероятность этого максимально низкая. Кроме того, если бы у тебя от этого болела голова, были бы другие симптомы.

– Например? – настороженно интересуется он.

– Тошнота, рвота. Возможно, приступы, мышечная слабость, другие сенсорные симптомы.

– Вроде как слышать и видеть вещи, которых нет?

– А это с тобой случается? – прищуриваюсь я.

Его взгляд на мгновение мечется, он вытирает вспотевшие ладони о штаны.

– Иногда… – начинает он.

– Иногда что?

– Иногда, когда я снаружи, на льду, или в своей комнате ночью, мне слышится всякое. Вижу всякое. Невозможное.

Я настораживаюсь. У меня появляется плохое предчувствие.

– Например?

Том снова сглатывает, теперь его взгляд прикован к ножницам на столе, как будто они могут подскочить и вонзиться в него.

– Как разговаривают люди, не находящиеся в пределах слышимости. Иногда слышу, как воет собака, будто от боли.

– Ты сказал, что и видишь разное?

Он закрывает глаза. На мгновение, мне кажется, будто он заплачет.

– Когда я был маленьким, у меня была восточноевропейская овчарка, Лена. Иногда я вижу ее краем глаза. Или чувствую в темноте, чувствую ее присутствие.

Как моя лисица, думаю я со сжавшимся сердцем.

– Что случилось? – мягко спрашиваю я, предчувствуя, что это не история с хорошим концом.

Том смахивает единственную слезу из-под очков.

– Ее сбила машина. Отец на большой скорости подъехал к дому и… – Его голос сдавленно затихает, и он отворачивается. Меня охватывает волна сочувствия. Я слышала о его отце, лютеранине, мэре маленького городка в Руре; он отказался от Тома, когда тот рассказал ему, что является геем.

Я тянусь за салфеткой и передаю ему. Впервые Том смотрит мне прямо в лицо, но с тенью страха.

– Вижу вещи, слышу вещи… я думал, что это и есть опухоль мозга.

– Это, должно быть, очень нервирует, – замечаю я, выигрывая еще немного времени, чтобы подумать. – И пугает.

Том кивает, и я раздумываю над тем, каким отстраненным он стал в последние месяцы. Его плохое настроение. Я предполагала, что это побочный эффект зимы, отсутствия света, но теперь мне на ум приходит намного более тревожная причина.

Почти такая же плохая, как и опухоль мозга, учитывая мои ограниченные возможности лечить его антипсихотическими лекарствами.