Тьма египетская

Князь Бакенсети, продолжая пристально смотреть в ту щель между камнем и тканью, где таился глаз Мериптаха, встал. Опустил руки, до этого сложенные на животе, с жезлами, обозначающими княжескую власть, и сделал шаг вперёд. Потом ещё один. Теперь уж и подавно не было никакой возможности сомневаться, он ли это. Отец приближался, отец был всё ближе и ближе.

— Мама, — беззвучно прошептал Мериптах.

В тот же момент чьи-то колючие пальцы схватили его сзади за шею, с явным намерением перервать ему горло.

Мериптах рванулся, но его держали крепко, не перехватывая, впиваясь всё глубже заточенными ногтями в кожу. Панически забрасываемыми за спину руками мальчик старался ухватиться за немого страшного погубителя, чтобы оторвать его от себя или хотя бы уязвить. Он не мог ни за что ухватиться, как будто его терзал не человек, стоящий на ногах, а громадная птица, павшая когтями на шею. Какой-то край ткани ему удалось ухватить бессильной щепотью там, сзади, и тут горло его захрустело. Темнота коридора слилась с темнотой в глазах. Он перестал сопротивляться. И в этот момент хватка ослабла. Нет, сначала раздался сзади звук тупого удара, потом дикий взвизг, и только после этого когти человекоптицы выскользнули из ран на шее Мериптаха. Всё ещё ничего не видя, он повалился назад, как оказалось, спиною на одну из колонн, сполз вниз и остался сидеть у её подножия.

В этот момент рука князя Бакенсети отдёрнула тяжкую занавесь и в коридор хлынул поток бледного, лихорадочно-жёлтого света. И открывшимся глазам мальчика предстала следующая картина: госпожа Аа-мес, жуткая, в сдвинутом парике, так что виден лишь один глаз, поднимается с четверенек, выставляя вперёд растопыренные когтистые пальцы. Худой, голый до пояса толстяк Тнефахт со всего размаха бьёт её по голове короткой, тяжёлой пальмовой дубинкой. Она с хрипом падает ничком вниз, распластываясь по тёмному полу. Из покоев княгини вылетают служанки, угрожающе вереща. Впереди Азиме и Бесте, а с ними множество других, они полуодеты, они в ярости. Такое впечатление, что их рожает сама коридорная тьма. Хуфхор и Нахт, стоявшие за спиной толстяка, встречают их бичами, свирепо шелестящими в тёмном воздухе. У Бесте выбит глаз, на Азиме разорвана сверху донизу полотняная рубаха. Толпящаяся позади них толпа абсолютно голеньких, улюлюкающих служанок начинает таять, рассасываясь по боковым помещениям.

Князь Бакенсети молча и даже, кажется, спокойно взирает на это, продолжая удерживать одною рукою открытый проход для света.

Матушка пытается приподняться, парик сползает с неё, обнажая вытянутую, бритую голову, и тогда Тнефахт наносит удар по этой голове. Резкий костяной звук. Не в силах произвести ни звука исковерканным горлом, Мериптах бросается на него, угрожающе ноя через нос. Но добежать ему не удаётся, кто-то сзади перехватывает его за пояс. Сопротивляться у него нет сил. Есть силы посмотреть в лицо князю Бакенсети, такое чужое, такое отвратное. Умерев, он стал намного хуже и даже ниже ростом, и корона Мемфиса сидит на нём как чужая.

60

— Да, я убил твою мать, Мериптах, и не только потому, что она погубила моего лучшего друга, великолепного, великодушного, благородного князя Бакенсети. Она была дикий зверь, опасный безжалостный зверь. Чтобы твоему египетскому сердцу было понятно, я сравню её с львицей Тефнут, неостановимо пожирающей человеков. Бог Тот прервал то бедствие обманом и хитростью, но я не проницательный бог-павиан, а всего лишь горюющий человек, лишённый смысла существования. Я не могу есть, не могу спать, и даже полновесная месть не возвратила мне всего, что я потерял.

Ты не веришь мне, но это меня не волнует. Мне важно сказать всю правду тебе, и не моё дело, поймёшь ли ты меня так, как следует. Я чист перед памятью Бакенсети, и теперь даже мнение богов меня не пугает.