— То, что я пришел вам сказать. Вы этого не помните, да? Меня это не удивляет. Вы находились на грани жизни и смерти, Уилф. Я практически не сомневался, что вы умрете, и даже думал, что это произойдет до того, как я привезу вас в город. Но, как я понимаю, Бог еще не собирался забрать вас к себе, правда?
— Что-то с Генри? Вы приезжали, чтобы рассказать мне о Генри?
— Нет. — Он покачал головой. — Я приезжал, чтобы рассказать об Арлетт. Это плохая новость, самая худшая, но вы не можете винить себя. Вы же не выгоняли ее из дома, охаживая палкой. — Он наклонился вперед. — У вас, возможно, даже сложилось впечатление, что я отношусь к вам предвзято, Уилф, но это не так. Есть люди, которым вы не нравитесь, и мы знаем, кто они, так? Но не причисляйте меня к ним только потому, что я должен учитывать их интересы. Раз или два вы меня рассердили, и я уверен, вы по-прежнему дружили бы с Харланом Коттери, если б держали вашего мальчика на более коротком поводке, но я всегда уважал вас.
Я промолчал.
— Что же касается Арлетт, то я скажу это снова, потому что не грех и повторить: вы не можете винить себя.
Неужели? Я подумал, это довольно странный вывод даже для слуги закона, которого никто и никогда не принял бы за Шерлока Холмса.
— Генри в беде, если донесения, полученные мной, соответствуют действительности, — продолжил Джонс, — и он потащил на тонкий лед Шеннон Коттери. Конечно, они скоро провалятся. У вас достаточно проблем и без того, чтобы взваливать на себя ответственность за смерть жены. Вы не должны…
— Просто расскажите мне, — попросил я.
За два дня до его визита ко мне — возможно, в тот самый день, когда крыса укусила меня, может, и нет, но определенно примерно в то время — фермер, который вез в Лайм-Биск остатки собранного урожая, заметил трех койотов, которые дрались ярдах в двадцати к северу от дороги. Он мог бы проехать мимо, но увидел в кювете женскую кожаную туфлю и розовые трусы. Остановился, выстрелил из винтовки, чтобы разогнать койотов, и пошел посмотреть, из-за чего они сцепились. Нашел женский скелет с остатками плоти на костях и в лохмотьях, в которые превратилось платье. Волосы, те, что остались, из сверкающих золотисто-каштановых волос Арлетт стали тускло-коричневыми. Сказалось многомесячное пребывание под солнцем и дождем.
— Двух последних зубов не было, — сообщил мне Джонс. — Арлетт потеряла пару коренных?
— Да, — солгал я. — После воспаления десен.
— Когда я приезжал на ферму вскоре после ее побега, ваш мальчик сказал, что она взяла с собой дорогие украшения.
— Да. — Дорогие украшения лежали на дне колодца.
— И когда я спросил, не могла ли она прихватить деньги, вы упомянули про двести долларов. Это правильно?
Ах да! Деньги, которые Арлетт якобы взяла из моего комода.
— Правильно.
Он кивнул.
— Что ж, тогда понятно, тогда понятно. Дорогие украшения и деньги. Это объясняет все, вы согласны?
— Я не понимаю…
— Потому что смотрите не с позиции представителя закона. Ее ограбили на дороге, вот и все. Какой-то плохой человек увидел женщину, голосующую между Хемингфордом и Лайм-Биском, подсадил ее, убил, взял деньги и драгоценности, а труп отнес на ближайшее поле и бросил так, чтобы с дороги не увидели. — По лицу шерифа читалось, что ее изнасиловали, — он-то в этом не сомневается. — Однако тело так долго пролежало в поле, что теперь этого уже не определить.
— Да, возможно, так, — выдавил я, и пока шериф не ушел, мне удавалось изображать тоску-печаль. Но едва за ним закрылась дверь, я резко отвернулся к стене, ударившись при этом культей, и начал смеяться. Уткнулся лицом в подушку, но не смог полностью заглушить смех. Когда медсестра — старая, уродливая карга — заглянула в палату и увидела блестевшие на моих щеках слезы, она предположила, что я плакал. Медсестра смягчилась — а я-то полагал такое немыслимым! — и дала мне дополнительную таблетку морфия. Я, в конце концов, был скорбящим мужем и отцом, у которого отняли ребенка. То есть заслуживал утешения.
А знаете, почему я смеялся? Из-за благонамеренной глупости Джонса? Из-за счастливого совпадения: у дороги нашли тело женщины-бродяжки, после пьяной ссоры убитой приятелем, с которым они на пару брели неизвестно откуда и куда? Из-за этого тоже, но прежде всего из-за туфли. Фермер, решивший проверить, почему дерутся койоты, увидел в кювете женскую кожаную туфлю. Когда в тот летний день шериф Джонс спрашивал, в какой обуви ушла Арлетт, я говорил ему об исчезнувших зеленых холщовых туфлях. Этот идиот все забыл.
И так и не вспомнил.
К моему возвращению на ферму вся скотина передохла. Выжила только Ахелоя, которая укоризненно, голодными глазами посмотрела на меня и жалобно замычала. Я накормил ее, как домашнего любимца, да она, собственно, им и стала. Как еще можно назвать животное, которое уже нельзя отнести к разряду домашней скотины?