Тьма, — и больше ничего

Напоследок 1922 год преподнес мне еще одну неприятность. В день после Рождества мощный буран пришел со стороны Скалистых гор. Выпало до фута снега, ветер достигал ураганной силы. С наступлением темноты снег перешел в ледяной дождь, потом просто в дождь. Около полуночи, когда я сидел в темноте и успокаивал ноющую культю маленькими глотками виски, с задней стороны дома донесся громкий треск — провалилась крыша, на починку которой я взял деньги под закладную. Когда холодный ветер стал обдувать плечи, я принес из раздевалки полушубок, надел, вновь уселся в кресло и выпил еще виски. В какой-то момент задремал. Очередной треск разбудил меня около трех часов ночи. На этот раз обрушилась передняя часть амбара. Ахелоя пережила и это, и на следующую ночь я завел ее в дом. «Почему?» — спросите вы меня, и я отвечу: «Почему нет?» Только мы на ферме и выжили. Только мы и выжили.

Утром (я провел его в холодной гостиной, в компании единственной оставшейся в живых коровы) я пересчитал оставшиеся деньги и понял, что их не хватит на восстановление урона, нанесенного бурей. Меня это особенно не взволновало, потому что я потерял всякий интерес к жизни на ферме, но мысль о «Фаррингтон компани», строящей свинобойню и загрязняющей реку, все еще заставляла меня скрипеть зубами от ярости. Слишком высокую цену я заплатил, чтобы компании не достались эти трижды проклятые акры.

Внезапно меня осенило: раз Арлетт официально признана мертвой, а не без вести пропавшей, унаследованные ею акры теперь принадлежат мне. Двумя днями позже я зажал гордость в кулак и пошел к Харлану Коттери.

Мужчина, который открыл мне дверь, выглядел лучше, чем я, но прошедший год сказался и на нем. Он похудел, облысел и теперь вышел ко мне в жеваной рубашке, хотя складок на ней было меньше, чем морщин на лице, и все они убирались глажкой. В свои сорок пять он выглядел на двадцать лет старше.

— Не бей меня, — сказал я, увидев, что его пальцы сжались в кулаки. — Сначала выслушай.

— Я никогда не ударю однорукого мужчину, — ответил он, — но буду тебе благодарен, если наш разговор не затянется. И говорить мы будем на крыльце, потому что больше ноги твоей в моем доме не будет.

— Как скажешь, — ответил я. Я тоже похудел — очень даже — и дрожал на ветру, но холодный воздух благотворно сказывался на культе и невидимой кисти, в которую она, как мне все еще казалось, переходила. — Я хочу продать тебе сто акров хорошей земли, Харлан. Те самые, которые Арлетт настроилась продать «Фаррингтон компани».

Он улыбнулся, глаза, теперь глубоко заваленные, сверкнули.

— Наступили тяжелые времена, так? Половина твоего дома и половина амбара завалились. Герми Гордон говорит, что корова живет теперь в твоем доме.

Герми Гордон, наш сельский почтальон, был известным сплетником.

Я назвал цену такую низкую, что у Харлана отвисла челюсть, а брови взлетели вверх. Именно тогда до моих ноздрей долетел запах, идущий из всегда чистенького и ухоженного сельского дома Коттери, который совершенно не вязался с этим домом: запах подгоревшей еды. Видно, Салли Коттери сама больше не готовила. Когда-то это наверняка заинтересовало бы меня, но те времена канули в Лету. Ныне я думал только об одном: как избавиться от этих ста акров? И представлялось логичным продать их дешево, раз уж обошлись они мне столь дорого.

— Это же сущая мелочь, — наконец ответил он, а потом добавил не без удовлетворенности: — Арлетт перевернется в могиле.

Она сделала куда больше, чем просто перевернуться, подумал я.

— Чему ты улыбаешься, Уилфред?

— Да так. Просто земля меня больше не интересует. Я хочу лишь одного — не позволить чертову Фаррингтону построить там свинобойню.

— Даже если ты потеряешь собственную ферму? — Он кивнул, словно вопрос задал я. — Я знаю о закладной, под которую ты взял деньги. В маленьком городе секретов нет.

— Даже если потеряю, — согласился я. — Соглашайся на мое предложение, Харлан. Надо быть психом, чтобы отказаться. Река, которую они наполнят кровью, шерстью и кишками свиней, — это и твоя река.

— Нет, — ответил он.

Я лишь смотрел на него, от изумления лишившись дара речи. Но он вновь кивнул, будто я задал ему вопрос.

— По-твоему, ты знаешь, что ты со мной сделал, но ты не знаешь всего. Салли ушла от меня. Поехала к родителям в Маккук. Сказала, возможно, вернется, ей надо все обдумать, но я сомневаюсь, что она вернется. Мы с тобой оба оказались у разбитого корыта, так? Мы двое мужчин, которые начали год, имея детей, а теперь они мертвы. Разница лишь в том, что не я потерял половину дома и чуть ли не весь амбар во время бури. — Он обдумал свои слова. — И у меня две руки. Вот, наверное, и все. Так что когда приспичит подергать мой пестик — если такое желание вообще появится, — у меня будет выбор, какой рукой за него взяться.

— Как… почему она…