Тьма над Петроградом

— Что волынку тянете? — проговорил Хорь нормальным голосом, приподняв голову. — Зовите охрану, дьяволы, а то всех порежу!

Бородатый доносчик по фамилии Шавкин подскочил к двери камеры и заколотил в нее кулаками.

— Ну что стучишь, что стучишь? — раздался за дверью раздраженный голос охранника. — Я тебе щас прикладом по голове постучу!

— Человек помирает! — крикнул Шавкин, подпустив в голос слезу. — Отходит уже! Припадочный, видать!

— Ты щас у меня сам припадочным станешь! — отозвался охранник, однако запоры заскрипели, и дверь открылась.

В камеру заглянули двое красноармейцев. Один, уже знакомый Борису Махматулин, как положено, остался у двери с винтовкой, второй вошел внутрь и наклонился над Хорем. Васька затрясся с особенным артистизмом, заколотил по полу головой.

— Никак и правда помирает! — проговорил охранник, распрямляясь.

— Хоть бы они, шайтаны, все передохли! — отозвался Махматулин. — Чего на них продукты переводить?

— Ты, Махматулин, неправильно рассуждаешь! — возразил второй. — У нас на лицо революционная законность. Ежели он шпиён или, к примеру, буржуй недорезанный — мы его, конечно, шлепнем, но исключительно по закону, а чтобы он просто так самовольно помирал, такого закона нету. Так что беги, Махматулин, за фершалом Мутузовым! Пускай он этого контрика в лазарет определяет!

Охранники вышли из камеры, но через несколько минут вернулись с фельдшером и носилками. Старательно трясущегося в судорогах Ваську положили на носилки и понесли прочь из камеры. Когда Хоря проносили мимо койки Ордынцева, тот встретился взглядом с Борисом и подмигнул ему.

— Зачем он устроил эту комедию? — спросил Борис Соцкого, когда дверь камеры закрылась.

— В лазарете условия получше, — пояснил тот, — койки с матрасом, а не нары деревянные, как здесь…

— Главное, паек там дают усиленный! — вмешался в разговор Шавкин. — Хлебная норма полуторная, и жиры положены…

— А вообще-то я сильно подозреваю, что Хорь замыслил побег, — продолжил Соцкий, понизив голос и опасливо покосившись на Савелия. — А из лазарета это гораздо удобнее!

— Вот как… — протянул Ордынцев.

В его планы тоже входил побег, причем не далее как этой ночью. Правда, все зависело от Черкиза, а от него Борис не ждал ничего хорошего, учитывая их обоюдную застарелую ненависть. В любом случае нужно быть готовым ко всему.

— Савелий, — Борис повернулся к Шавкину, — табачком не угостишь? На одну самокруточку!

— Табачком? — переспросил Шавкин, и глаза его хитро блеснули. — Табачок-то нынче дорог!

— Я же не даром! Завтра половину хлебной пайки отдам… очень уж курить охота!

— Всю пайку! — потребовал Шавкин.

— Не соглашайтесь! — подал голос Соцкий. — Это настоящий грабеж! Надо же — целую пайку за одну самокрутку! И табак-то у него дрянь, самосад!

— Отличный табачок! — обиделся Савелий. — А что горло дерет — так это даже пользительно, любую микробу враз убивает!

— Ладно, — согласился Борис, — отдам всю пайку. Все равно я этот хлеб есть не могу, душа не принимает…

Лампочка под потолком мигнула, предупреждая о скором отбое.

Трое оставшихся в камере заключенных расползлись по койкам. Борис, которого ждала беспокойная ночь, не стал раздеваться.

Свет погас, и вскоре из угла камеры понесся художественный храп Шавкина.

Ордынцев ворочался на нарах, вслушиваясь в доносящиеся из-за двери ночные звуки.

Вот в коридоре раздались негромкие прихрамывающие шаги — это какого-то несчастного ведут на допрос. Откуда-то сверху донесся заглушенный стенами крик, в котором звучали боль и отчаяние. Чуть позже снизу, из подвала, послышался револьверный выстрел… для кого-то все страдания закончились.

Заскрипели нары, и Шавкин захрапел в другой тональности.

Борис почувствовал, что усталость берет свое, и начал засыпать. Перед его внутренним взором поплыли какие-то бессвязные картины…

И тут скрипнула дверь камеры, вспыхнул свет.

— Который тут Прохиндеев? — раздался возле двери хриплый голос Махматулина.

— Я! — отозвался Борис, спрыгивая с нар и потирая кулаком слезящиеся глаза.

— Руки за спину! На допрос!

Ордынцев вышел из камеры, послушно заложив руки за спину, и побрел по гостиничному коридору. Махматулин, по обыкновению, недовольно бормотал позади:

— Чего тебя, шайтана, зазря водить? Чего ночь не спать? Чего хлеб кормить? Шлепнуть, как собака, и дело с концом!

Бориса мучил единственный вопрос: выполнит ли Черкиз свое обещание, или его сейчас отконвоируют в подвал тюрьмы и там действительно пристрелят как собаку? А что? Очень даже просто могут они наплевать на все приказы и на свою революционную законность… Эх, жаль, Варвару не повидал напоследок!

Они дошли до лестницы. Махматулин подтолкнул Бориса в спину:

— Шагай, шайтан!

Вперед. Не вниз по лестнице. Значит, не в подвал…

Да ничего это не значит! Может быть, в расстрельный подвал ведет другая лестница, до которой они еще не дошли…

Они свернули в боковой коридор. Справа по ходу показалась дверь бельевой. Если Черкиз не соврал, она должна быть открыта…

Борис собрался, задержал дыхание. Еще три шага… два… один…