Тьма прежних времен

Эрьелку же вполне по вкусу было уединение у входа в таверну. Воистину, он стал известен сразу, как ступил на мостовые Каритусаля — в равной мере из-за своей ярко-красной шевелюры и выдающегося телосложения. Ратакила — Красногривый — звали его темноволосые айноны, и все они, без исключения, остерегались его. Даже тогда они ощущали в нем некое Воплощение, неслышный пульс неотразимой Смерти. Они видели, как тростинками ломались шеи в его огромных руках, но, даже становясь свидетелями его деяний в Шранчьих Ямах, они лишь убеждались в том, о чем догадывались ранее. Что-то не так было с Туррором Эрьелком, новым Инрис Хизхрит, Священным Свежевателем, нынешним чемпионом Ям.

Но колодец глупости, как они сами утверждали, бездонен.

— Ты новый Свежеватель? — пропищал вдруг рядом чей-то голос.

— Грязь и дерьмо! — выругался холька на своем родном языке.

Он выпал из задумчивости, оценивая обратившегося к нему человека. Человек оказался отнюдь не обычной чуркой, а чуркой иного рода — хорошенько заточенной и смазанной, что никак не вязалось с его манерой речи. Острым, опасным жалом, принесшим в этот мир столько смертей, что лишь добрая выпивка смогла бы на какое-то время очистить его душу. Он был одет на манер купца — в киройскую рубаху, шафрановый окрас которой от длительной носки и бесконечных стирок давно поблек и выцвел до бледно-желтого. Его черная бородка торчала засохшим пучком неухоженных волос. Даже пот его вонял, как у какого-нибудь немытого лавочника из касты торговцев, давно пристрастившегося к дешевому пойлу. Но человек был кем-то иным — Эрьелк хорошо видел это.

Все колдуны несут знак своего греха.

— Ты ли, — невнятно, подобно пьянчуге, пробормотал человек, — новый Свежеватель?

Нынешний чемпион Ям стиснул зубы. Он окинул взглядом посетителей, сидевших за столами неподалеку, и нашел того, кого искал, прислонившимся к ближайшей из множества колонн «Третьего Солнца».

Эрьелк одарил крысу из школы взглядом, полным насмешки, а затем повернулся к нему всем телом. Колдун разглядывал его с задумчивостью человека, решающего какую-то дурацкую шараду.

Руки, подобные узловатым змеям, плечи шириной с дугу большого лука, грудная клетка, огромная, как саркофаг. Его боевой пояс мог бы служить седельным ремнем, и все равно глубоко врезался в тело. Загорелые, почти слоновьи ноги, виднеющиеся из-под кольчужной юбки. Само его присутствие внушало благоговение всем, кто находился рядом или попадал в его тень. Эрьелк ткнул человека в грудь, как делал всякий раз, когда к нему обращался чей-нибудь ищущий мести родственник. Не потому, что счел колдуна одним из них, но поскольку того требовал дурацкий ритуал. Это была великая хворь, поразившая Каритусаль — превращать все подряд в дешевую пантомиму.

— Мужи, что пали от моей руки, были приговорены к смерти, — сказал он, — имеешь что-то против — ступай к своему Саротессеру. Лишь он в ответе за твои обиды, чурка.

Безымянный колдун как-то странно затряс головой. Прошла минута, прежде чем Эрьелк вдруг понял, что человек смеется.

— Не угадал, варвар.

Второе сердце варвара застучало где-то глубоко в груди — бом-бом. Приближающийся приступ зашевелился внутри него, одна паутинно-тонкая линия за другой проступали слабо алевшим рисунком, просвечивающим сквозь его бледную кожу. Будь этот чурка тем пропойцей, которым казался — проблема бы уже разрешилась сама собой. Но он не был.

Эрьелк почесал свою коротко стриженную бороду. Гладь колдунов по шерстке, советовал ему как-то старый друг, ублажай их настолько, насколько тебе дорога твоя жизнь. Играй в их игры, особенно здесь — в Каритусале, что служит домом треклятым Багряным Шпилям.

— Если ты знаешь, что за все в ответе король, то зачем бросать мне свои счетные палочки?

Окружающий шум вдруг сменился безмолвием, и медленный стук воинского сердца Эрьелка — бом-бом-бом — объял его плоть, отдаваясь в костях.

— Затем, что я видел тебя, — ответил колдун голосом мягким, как у педика. — Я видел, как королева одарила тебя своим благоволением.

Холька проследил за крысиным взглядом до белой ленты, заткнутой за его собственный пояс и свисающей вдоль бедра. Каждый, приглядевшись, смог бы увидеть, что она по всей длине исписана аккуратным почерком. Глазами своей души он вновь узрел ее — королеву Сумилоам, склонившуюся, подобно золотой статуе, из своей ложи.

Бом-Бом-Бом-Бом…

— Скажи мне, — продолжил мерзкий грызун, — зачем тебе маска? Почему в Ямах ты скрываешь свое лицо, если любой сможет без ошибки признать тебя по фигуре?

Нахлынули воспоминания.