Тьма сгущается

– Да ужель тебя надо учить! – всплеснул руками Ваддо. – Ты пиши о том, как наши доблестные воины и драколетчики прогнали врага! Причем задолго до того, как он смог добраться до Зоссена! – В его устремленном на запад взгляде была твердая уверенность и слабая надежда.

– Кабы так и сбылось… – от всего сердца прошептал Гаривальд.

В отличие от большинства зувейзин, Хадджадж был отнюдь не в восторге от пустыни. Он был горожанином до мозга костей – принимал ли он гостей у себя дома в Бише, гостил ли в столицах дружественных государств на континенте Дерлавай. И еще он на дух не выносил верблюдов. Корни его ненависти к этим тварям проросли в подсознании так глубоко, что до причин было уже не докопаться. Поездка на верблюде по пустыне ассоциировалась для него исключительно с полным дискомфортом и пляшущим желудком.

И вот он едет на верблюде и вдруг, неожиданно для себя самого, ощущает на губах идиотски-блаженную улыбку. Почти полтора года назад Ункерлант отрезал от Зувейзы этот жирный ломоть пустыни, где не было ничего, кроме желтого песчаника и чахлого кустарника Теперь он вновь, как и было утверждено Блуденцким договором, перешел в руки зувейзин. Впрочем, когда конунг Свеммель вторгся в Зувейзу, вряд ли он вспоминал об этом договоре. Поэтому хоть по количеству скорпионов, ящериц и лопоухих лисичек-фенеков[1] эта часть пустыни ничем не отличалась от любой другой, вид ее был намного гаже, да и пересекать ее теперь было труднее, чем прежде.

Сопровождавший Хадджаджа полковник Мухассин указал на горку иссохших трупов, над которыми плавно кружились коршуны и стервятники:

– Здесь, ваше превосходительство, был лагерь ункерлантцев. Они мужественно сражались, но это им не помогло.

– Да, ункерлантцы храбры, – согласился Хадджадж. – Хотя они невежественны и ими правит полусумасшедший конунг, в мужестве им не откажешь.

Мухассин поправил шляпу с соответствующими его рангу четырьмя серебряными полосками – одной широкой и под ней тремя потоньше. Зувейзинским военным было гораздо сложнее, чем солдатам любой другой армии: для знаков воинских отличий и наград у них имелась только шляпа. И Хадджадж, и Мухассин были одеты одинаково: шляпы, сандалии, а между ними ничего, кроме собственной смуглой кожи.

– И все же теперь они мертвы, – заметил Мухассин. – Одни мертвы, другие разбежались, а остальные взяты в плен.

– И это хорошо, – сказал Хадджадж, и полковник кивнул. Министр иностранных дел Зувейзы огладил пышную белую бороду и, чуть помедлив, спросил: – Если я правильно понял, основные их силы были не здесь?

– Именно, ваше превосходительство. Конечно, на данный момент можно считать, что их почти полностью оккупировали. С другой стороны, я сильно сомневаюсь, что мы можем по этой причине расслабиться и наслаждаться жизнью.

– Хвала силам горним, что мы сумели захватить их врасплох! – добавил Хадджадж. – Похоже, они так и не поверили ни одному слову Шаддада. Подумать только, мой личный секретарь! Да поглотят предателя силы преисподние! В моей собственной сандалии затаился скорпион, а я понятия не имел об этом! Но ужалил он не так сильно, как мог бы.

– А может быть, это не так уж и важно, поверили они ему или нет, – вдруг заявил Мухассин. Хадджадж вопросительно изогнул бровь, хотя широкие поля его шляпы скрыли это от полковника. Мухассин, словно отвечая на незаданный вопрос, продолжил: – Если бы вы собирались воевать на два фронта с Альгарве и Зувейзой, то где расположили бы основные войска?

Хадджадж на секунду задумался, затем, криво усмехнувшись, ответил:

– Не думаю, что конунг Свеммель свалился бы от страха с трона, увидев наших паршивых, уродливых и угрюмых скотов, торжественно марширующих по улицам Котбуса. – И он почти с нежностью похлопал своего верблюда по холке.

Мухассин привычно подстегнул своего верблюда плетью и почти пропел:

– Не слушай его, Солнечный Лучик, все знают, что ты не паршивый и не угрюмый!

Верблюд, очевидно, расценив это как комплимент, тут же повернул голову, словно хотел укусить своего всадника за колено, но только, шумно сопя, словно умирающая от удушья волынка, его обнюхал. Хадджадж запрокинул голову и расхохотался, на что Мухассин ответил укоризненным взглядом.

Но тут с ними поравнялась колонна унылых пленных ункерлантцев. Обнаженные зувейзинские конвоиры гнали солдат, одетых в сланцево-серую форму, словно стадо. Победа вскружила им головы: они пели, смеялись и шутили. Особенно их веселило то, что пленники не понимали их шуток.

– Будьте так любезны, полковник, остановите их на минутку, – попросил Хадджадж. Мухассин отдал приказ, и начальник конвоя тут же повторил его на ломаном ункерлантском. Отряд светлокожих замер на месте, и Хадджадж громко спросил по-альгарвейски:

– Кто-нибудь говорит на этом языке?

Один из ункерлантцев шагнул вперед:

– Я говорю, сударь.

– Ну что, хочешь теперь, чтобы твое королевство оставило мое царство в покое?