Тьма

Улицы Верхнеоральска, по которым пролегал путь похоронной процессии, были все так же пустынны, как и днем, когда тело Шурика везли к Картошкиным. Вернее, на этот раз они вообще не встретили ни души. Однако Иван почти физически ощущал, как десятки глаз таращатся на них из-за занавесок на подслеповатых окнах или через щели в заборах. Во взглядах этих ему чудился затаенный, непонятно почему возникающий ужас.

«Чего они боятся?» – размышлял Иван и не мог понять причины.

– Смотрят, гады, – себе под нос произнес Толик.

– Кто? – спросил Иван, хотя прекрасно понял, кого Картошкин имел в виду.

– Обыватели, – отозвался тот. – И ведь никто не выйдет проститься. А когда он был жив, они все топтались у нашей калитки. Чуда ждали. Уроды!

– Как ты думаешь: чего они боятся?

– Ясно чего. Порчи.

– Серьезно?!

– А то! Они всех нас прокаженными считают, потому что мы с ним дружбу водили.

– Чего он им плохого сделал?

– Как чего? Нарушил привычный ход жизни. Сеял смуту, прельщал… Поэтому и извели.

– Хочешь сказать: милиционер действовал по чьей-то указке?

– Кто ж его знает. Может, подучили, а скорее всего, по собственному разумению. Ведь Плацекин такой же, как те, за окнами. – Толик указал на дом, мимо которого они проходили в данную минуту. – И мозги у него такие же куриные. Да и девчонка его тут еще затесалась… Вот крыша и съехала.

Процессия вышла на окраину городка. Впереди, через дорогу, располагалось старое кладбище.

– Ты, Толька, помнишь, где тебя хотели схоронить? – спросила мамаша.

– Примерно. Где-то в дальнем углу, где самоубийц погребают.

– А еще утопленников и опойц, – ввернул Валька.

– Значит, нам там самое место. На кладбищах – как в жизни. Имеются престижные районы, потом места для тех, кто попроще, и, наконец, неудобья для всякой швали, вроде нас.

– Я себя швалью не считаю, – недовольно сказала мамаша.

– Дело не в том, кем ты себя считаешь, – засмеялся Толик, – а в том, кем тебя считают другие.

Между тем вокруг неожиданно помрачнело.

– Ночь, что ли, начинается? – озабоченно спросила мамаша.

– Не ночь, а, похоже, гроза идет. Гляньте на небо, что делается!

А там действительно творилось нечто невообразимое. Громадная туча надвигалась с востока. Мелкие кудрявые облачка, точно стая розовых фламинго, в страхе разбегались перед фиолетово-черным чудовищем, однако туча проглатывала их одно за другим.

– Давненько грозы не наблюдалось, – сказала мамаша.

– С того самого вечера, как мы Тольку хоронили, – заметил Славка.

– Да, лило тогда крепко, – подтвердил Валька.

– От воды я и очнулся, – сообщил Картошкин.

– Может, и этот так же? – предположил Славка.

– Кто о чем, а вшивый о бане, – насмешливо заметил Толик. – Веришь, что он оживет?

– А вдруг.

– Ну, ты, братан, даешь. Восемь дырок в нем!

– Но ведь бывают чудеса. Взять хоть тебя…

– Я же говорю: в летаргическом обмороке был! – с неожиданной злостью произнес Картошкин. – Что ты заладил!..

– Ладно, пускай в обмороке, – не сдавался Славка, – а соколовский пацан? Он что, тоже в летаргическом?

– Насчет пацана не знаю, но в чудеса я не верю.

– А я верю, – произнес Славка.

– И я, – поддержал братца Валька.

– Ну, допустим, он оживет. Вам-то какая от этого радость? Вы же совсем недавно толковали, что вовсе не любили его, а только терпели.

– И ты то же самое говорил.

– Ладно, говорил. Но скажите мне: зачем он вам? Водку он не пил, болтал разную чепуху…

– С ним интересно было, – отозвался Славка. – Как-то, знаешь ли, необычно. И чувствовал я себя иначе. Будто уже не подонок, не грязь, а личность. Человек, другими словами.

– Точно, – сказал Валька.

У края пустынного шоссе, шедшего мимо города, тележку остановили. Иван и Картошкин подняли гроб на руки и понесли к кладбищу. Вот и проломленная ограда из дикого камня.

– Нам влево, – произнес Толик.

Едва заметная тропинка вилась по донельзя запущенному кладбищу через бурьян и заросли крапивы, мимо старинных и современных надгробий. Ивану, шедшему сзади, приходилось довольно туго. Он то и дело, спотыкался. Кроссовки цеплялись то за неведомо откуда взявшуюся ржавую проволоку, то за вылезшие из земли корни кустов и деревьев; ноги проваливались в небольшие ямы, похоже, просевшие могилы.

– Передохнем, – предложил Картошкин. Он порядком запыхался. Вообще Толик был хил и одышлив.

Гроб поставили на землю. На этот раз Картошкин сам потребовал у мамаши стаканчик, опрокинул его одним махом, крякнул и захрустел перьями лука. Выпили и остальные.

От нечего делать Иван стал осматриваться по сторонам. Взгляд его наткнулся на старый памятник не то из мрамора, не то из известняка. Камень от времени так посерел и обветрился, что было не разобрать, из какой породы он изготовлен. На нем было выбито:

«Купец первой гильдии и потомственный почетный гражданин Никодим Никитович Картошкин. Родился в 1811 годе. Почил в Бозе в 1893 годе. Мир праху твоему».