То было давно…

К Михаилу Провычу за стол присаживались друзья его, знакомые, почитатели. Михаил Провыч простодушно рассказывал увлекательные случаи, которые ему приходилось наблюдать в Москве. Он часто приглашал меня пообедать вместе. Садовский любил Москву, никуда не уезжал летом и террасу в Английском клубе с садом называл «моя Ривьера».

Как-то раз за обедом Михаил Провыч рассказал, что он был на новоселье у почтенного приятеля своего, московского обер-полицмейстера Огарева, на даче, у Петровского парка, у деревни Коптево. Там новый дом, перед домом большая площадка и сад.

– Вот ты ведь знаешь, Миша, – говорит за завтраком Огарев. – Кур я обожаю. Так у меня здесь на даче индюк медальный, на выставке купил. Ну и индюк!.. Дымчатый. Красавец… Дак вот, сукин сын какой, что сделал со мной. Я смотр пожарным произвожу вот здесь, на плацу – новое обмундирование, брандмейстеры. Знаешь, блестит – люблю я это, чтоб чисто было, форма… А мне Мандель, портной, новую шинель сшил. Ну подкладку дал; верно, что красную поставил. Малиновую бы надо, генеральскую, а он красную… Я вышел на балкон к пожарным и, как полагается, говорю: «Здорово, ребята». А он, индюк-то, откуда ни возьмись, индейский черт, прямо по воздуху да в меня как вцепился – вот сюда. Ведь срам какой! Я его по голове, понимаешь ли, за соплю его тяну. Оттащу, а он пуще. Да ведь больно бьет!

Смешно тебе, а я, брат, бегом на балкон… Вот это в Индии порода какая… Вот хоть льва или птицу взять – ведь это што ж такое, страна какая. И народ, поди, тоже там… Наших взять – не в пример: у нас всё тихо, скромно, порядок.

Вот что, Михаил Провыч, – продолжал полицмейстер. – Сейчас я поеду в Лефортовскую часть, там мне надо жуликов сортировать. Хочешь, поедем со мной, мне повадней. А потом поедем в «Мавританию» пообедать к Натрускину.

– Хорошо, – согласился Михаил Провыч, – мне посмотреть жуликов интересно. Может быть, играть придется жулика в театре.

– Интересного мало. Мелкота. Нет эдакого настоящего жулика, крупного, вроде Шнейера, повывелись теперь. Эдаких-то я сам люблю. А теперь мелочь, ничтожество.

В пролетке, на паре вороных, с пристяжной на отлете, едет московский полицмейстер с артистом Императорских театров Садовским. На улицах городовые вытягиваются в струнку, здороваются знакомые, снимая шляпы, останавливаются и смотрят, провожая глазами полицмейстера. Говорят: «Знать, на пожар едет…»

Лефортовская часть выкрашена желтой краской. На широкой лестнице входа, усеянной шелухой подсолнухов, лениво сидят пожарные в медных сверкающих касках. Увидав полицмейстера, вскакивают с лавок и вытягиваются, отдавая честь. Пройдя скучные залы с длинными столами, с сидевшими за ними писарями и просителями, входят в арестантскую. Там солдаты тюремные, в черных мундирах, с саблями наголо.

– Введи! – входя, крикнул полицмейстер Огарев.

Из двери ведут арестантов, одетых разно. Наклоня голову, они останавливаются. Чиновник подает Огареву бумагу, Огарев садится, читает, говорит Садовскому:

– Садись, Михал Провыч. – Это который? – спрашивает затем Огарев. – На восемь тысяч свистнул… Который это Смякин?

– Выходи… – толкают солдаты арестанта.

Арестованный Смякин выступает.

– Да ты что, а, мать честная. Взбесился? На восемь тысяч! А? Да я тебя сейчас под суд, к следователю… Да я!.. В тюрьме сгною… Да ты што! Чего ты это скрал?

– Мискроскоп… – отвечает, ворочая головой, арестант Смякин.

– Чего?.. – удивился Огарев.

– В университете украл, в лаборатории… Форточник он, ваше высокопревосходительство, – докладывает чиновник.

– Как же это ты, толстый, в форточку пролезаешь, сукин сын? Как это, подумай…

– Отвечай, – приказывает чиновник Смякину.

– Да ведь… я ведь… гляжу, а там – в окно гляжу… а там… это самое… ученые-то смотрят в мискроскоп-то… Я гляжу тоже в окно-то… Вот, кабы, думаю, мне бы однова бы поглядеть… Помрешь в бедности-то нашей, не видавши мискроскопа-то. И вот меня сласть берет – поглядеть да поглядеть, прямо места себе не найду… Я и говорю сиротке махонькой, Насте: «Настя, погляди-ка, ученые-то в мискроскоп смотрят… Вот бы, – говорю, – нам бы поглядеть при бедности такой в его бы… Махонькая, – говорю, – ты, вот в окошко бы тебе влезть… Тебе што достать-то этакую машинку». Она дитя без понятия. Ночью пошли – ну и достала… Я ведь поглядеть только, опять на место хотел поставить… Ей-Бо…

– Вот ты слышишь, Михал Провыч? Хотел опять на место поставить! А сам продал в железную лавку за рубль… Ах, сукин сын, да я тебе!.. Что делать с ними? Да ты што! Што ты понимаешь в этом микроскопе? Там ученые, сукин сын, мужи, профессора, Ломоносов сидит, Пирогов сидит!.. «Где микроскоп?» – ищут. – Нет микроскопа. Без дела болтаются… А тут больной, может, генерала Черняева привезли. У него глиста вертится или мало ли што. Как узнать – микроскопа нету, без него нипочем не узнаешь. Помирать должон из-за тебя, сукина сына. Да и ученые без толку, им-то поглядеть охота из-за науки… А што ты понимаешь… Ах ты!.. Где микроскоп-то? – крикнул Огарев.