«То было давно… там… в России…». Книга вторая

— Кто живет умно, так это Константин, — сказал композитор Юрий и пристально посмотрел на бутылки.

Приятели умывались с дороги, и видно было, что рады, что приехали ко мне в деревню.

— Скажи, что это за странные названия на бутылках? — спрашивает меня гофмейстер. — Английские ярлычки… Что это? Откуда?

— Всё из Лондона, — говорю я. — Приятель мой прислал, Беренс.

— Как? Николай Беренс? — удивился Павел Александрович. — Я его третьего дня в клубе видел.

— Нет, это другой — Эдуард Беренс… — вру я.

— Сейчас половина восьмого, я думаю, не стоит ложиться спать, — советует гофмейстер. — Надо чаю выпить.

— Сейчас подадут, — говорю я. — Ну и не мешает с дороги закусить вам. В Англии всегда с утра пьют кофе, чай, подают жареную ветчину — закусочки такие.

Надев пенсне и высоко подняв брови, Павел Сучков рассматривает бутылки с ярлыками, берет их в руки и, осмотрев, поет:

Уеду в Лондон я далекий
И там делами я займусь…

— Да-с… — сказал он. — Что же это такое? Странно… Никогда не видал таких вин.

— А рыбу видишь? — говорю я. — Оттуда: мымра, копчушки. Попробуйте.

Подали чай. Юрий взял на тарелку копчушку и, съев, сказал:

— Замечательно… как это называется?..

— Мымра, — говорю я.

— Действительно, прекрасная рыба, у нас нет такой, — говорит гофмейстер. — Несоленая, нежная, я никогда нигде такой не ел.

Ельцы имели успех.

— У нас сиг не удаст, — сказал Павел Сучков.

— Ну, как сказать… и это превосходная рыба, — заметил гофмейстер. — За границей всё умеют приготовить. У нас как-то солоно, грубо.

— Это верно, — сказал приятель, архитектор Вася. — Я рыболов. Плотва ни к черту не годится, но лещ, карась — костисты. Щука ни к черту, налим — хорош, молоки, а шереспер — кости, подавишься.

— Ну, что-то ты заврался, — сказал Караулов. — Белуга, севрюга, осетрина, а навага? Да, Вася, ты уж того…

— Ничего не того, а таких копчушек нет.

— А что это в банке вон там? — спросил Юрий Сергеевич.

Все посмотрели на банку.

— Английские рябчики, — говорю я.

— Да неужели? — удивился гофмейстер, — я никогда не слыхал и никогда нигде не ел… Покажи-ка. Что же это у тебя, Эльдорадо какое-то…

— Черт знает что такое! — говорит Юрий. — Замечательно! Вот это рябчики! Попробуйте.

— Какая тонкость, — восторгается гофмейстер, пробуя грача. — Знаете, я вспоминаю… я ел что-то такое же в Лондоне — этих рябчиков. Там тоже это был деликатес. Забыл, как они называются. Там их разводят.

— Нет, вы попробуйте, капуста какова… — говорит приятель Вася. — У нас такой нет. А огурчики — анисом пахнут. Ну, надо рюмку выпить. Что это за зеленое в бутылке?

И Вася налил из бутылки в стакан; выпивая, как-то смотрел в потолок.

— Что-то сосной пахнет, — сказал он. — Странная штучка, а хорошо… Немного сладко.

— Это десертные вина, — говорю я.

Ко мне подходит Герасим и говорит на ухо мне: «Вы велите, Кинстинтин Лисеич, этого вон, в темной бутылке, испробовать. Там ром с полынью и перцем варен, так узнают тады».

Юрий попробовал ром, ничего не сказал, только зажмурился. И налил Павлу Александровичу. Тот, выпив, вскочил из-за стола, глаза у него вертелись, как колеса.

— Ух! Ну и крепость! Ух ты, черт!

— Вот попробуйте роз-мадеру, вот ликер какой! — восхищался Коля Курин. — Мне бы достать бутылочку, я бы одну угостил… Хорошенькая. Она в кружке малагу пила, ее угощал Страхов — такая жирная рожа. Я бы этим ликером живо у него бы ее отбил…

— Да-а… — говорит Павел Сучков, — это класс. Странно, попали к нему на такие аглицкие штучки. Ром такой, морской; ужас. Это в море пить только, а у нас на суше невозможно.

— Ну-ка, налей-ка мне рюмку этого рома, я еще с рябчиком.

Ром произвел впечатление на всех. Говорили: «Ну, что у нас… не могут сделать. После него водка просто вода — и пить не стоит». Я думаю: «Ром этот Княжев сочинил — спирт и жженый сахар, перец клали. Странно, а понравилось». Поговорили о том, что как всё умеют делать за границей. Приятели, выспавшись, пошли на охоту. Застрелили зайца, а на обед опять настряпал я грачей, куропаток и уток, которых мне принес Герасим.

Изжарила Афросинья уток с груздями и куропаток с вареньем брусничным. Куропатки назывались горными, а утки руанскими — все из-за границы.

Кушая, говорил гофмейстер:

— Ел я в самых лучших ресторанах, но не то… Руанская утка — замечательна.

— Ну, — говорю я ему, — там подадут простую крякву, а счет подадут на руанскую; куропатку — скажут, горная, а окажется просто курица.

— А все может быть… — сказал гофмейстер, запивая роз-мадерой. — Вино исключительное, но совершенно оригинальное. Ну, там делают… Европа…

— Это Беренс у себя сам там делает, — говорю я.

— Ну да, пожалуй, — говорит Павел Сучков. — Знаешь, это все дамские вина — хороши, но сладковаты.