То было давно…

– Хорошо, – сказал Ленька.

Слышу, идет приятель мой, вернулся с рыбной ловли. Всю ночь ловил. Громко говорит:

– Поймали! Поди-ка, поймаешь их. Полнолуние было. Какая штука, – обратился он ко мне, – налимы не идут. Я думаю, луна действует на них. За налимихами бегают. Луна такая штука, при луне это, знаешь, за бабами все начинают. И рыба тоже. Романсы! Ты послушай, что в кустах соловьи ночью у реки разделывают. Какие трели! Полнолуние потому. Нет, ты не смейся, заметь – все оперы, любовные дуэты, поцелуи – это всё при луне. Что-то такое есть в ней, чертов любовная.

– Я не знаю, а вот сегодня приедут два философа, профессора. Прошу тебя – поднеси эту тему про луну.

– Философы – это ерунда. Моя бывшая жена, Зинуша Кант, ее мать в Москве жила, родственница дальняя, племянница, что ли, жене философа. Черт ли в том! Я им про луну завтра же закачу, они узнают меня тогда.

– Послушай, Вася, ты не очень только, а то как-то так, надо обдумать. «Закачу…» Они всё же ученые.

– Не бойтесь, я им заверну метафизику такую!.. А теперь спать пойду, устал. Не идет рыба…

«Что ж это такое? – подумал я. – “Закачу”, “заверну”… – Что будет?..»

Приехали. Ужин, чайный стол. Сидят профессора. Приятно видеть профессоров у себя в гостях. Мои приятели – Вася-рыболов и фельдшер – как в рот воды набрали. Посматривают на гостей.

– Дивная уха, феноменальная, – сказал один из них.

– Это из вашей реки? – спросил другой.

– Вот это Василий Сергеич, рыболов.

– Это же солянка из осетрины. Мои два ерша каких-то. В нашей речке осетрины нет. Теперь полнолуние, рыба не берет. Ни чёрта не поймаешь. А вы знаете, что такое луна? – И Вася, прищурив глаз, смотрел на профессоров. – Луна – это метаморфоза, да-с. Всё переворачивает. Какой-нибудь шулер, мошенник, а с ним женщина замечательная. В чем же дело? Оказывается – полнолуние. Выйдет эдакая круглая дура ночью и светит. Вот он и она. Готово! Влюблены. Кто, что – неизвестно. Влюблены, и только. Со стороны видно, да не знаешь, что жулик ее любимец-то, деньги возьмет – не отдаст, бродяга. А скажите ей – не поверит. Озлится, защищать его станет. А кто виноват? Эта вот луна. Она виновата. Вот и суди тут людей. Кант говорил: за женой гляди да гляди в полнолуние, а то – прощай, Любаша, будь счастлива с другим. Вот что.

– Позвольте, где же это говорил Кант «прощай, Любаша»? И вообще, про луну. Позвольте, я знаю всё, что писал Кант! – возражал профессор, и черные глаза его загорелись огнем негодования.

– Позвольте вам сказать, – отвечал, горячась, архитектор Вася. – Что вы мне про Канта говорите? Моя свекровь была его племянницей или вроде. Так он ей сам говорил, да-с. А вы спорите. С кем вы говорите?! С архитектором говорите! Я по первому абцугу определяю почву, какой грунт: ползун или глина. А вы объясните мне, пожалуйста, вот что – копаем для фундамента землю, а наутро пруд оказался. Подпочвенная вода – ключи. Пруд, смотрю, и караси в нем плавают; прямо фунтовые. Вот скажите, господа философы, что это такое? Откуда караси взялись?

– Вероятно, пустил кто-нибудь их туда, – ответили ему.

– Да-с, у вас всё от лица. Нет-с, извините. Это вы по-куриному судите, а вот есть вещи и без яиц ваших такие, что философия не поможет. Да-с.

«Ой, – думаю я, – что-то Вася заврался. Что ж это?»

Тороплюсь налить вина.

– Вот луна, – продолжал он. – Думают, просто так месяц этакий светит ясный. Нет-с. Она такие штуки разделывает через женский пол с нами, что податься некуда.

– Банки ставит, это верно, – сказал фельдшер.

– А вы правы отчасти, в луне есть влияние на сферу мистических подсознаний, – согласился один профессор.

– Ты помнишь, – обратился черный профессор к светлому, – Лиза же при полнолунии мои рукописи выбрасывала из окна в Берлине с шеколадом.

– Как с шеколадом? – спросил Вася. – Зачем?

– Так, накладет на рукопись шеколад и выбрасывает.

– Нет, это у нее был высокий религиозный экстаз, – сказал профессор.

– Это Лиза ваша, а у меня Зина была. У ней во время полнолуния я два раза иностранного офицера из-под кровати за ноги вытаскивал. Что вы скажете про это? – встав в позу, спросил Вася. – А потом стихи нашел: «Маленькая крошка, голубой глазок…» Потом «Зинок», а дальше всё хуже и хуже.

– Ну да, ну это другое, – сказал профессор. – Это пошло. Там была другая сфера, повышенный духовный запрос. Это редкий случай и малоисследованный, высшего порядка; это тема для многих лекций.

– Ну да, а я думал, это просто вроде любовных штук. Я вот знаю толстого монаха, такой…

– Постой, Вася, довольно, – говорю я. – Это другая среда. А это Лизок-глазок, любовник под кроватью. Это верно, что пошловато.

– Но не говорите! – горячился Вася. – Да что тут. Рога бабы ставят всем. Какая там среда. Везде от этой ночной голубушки горя немало бывает. Я сколько терпел. Она наведет это свои лучи, ну и прощай, Зинуша, будь счастлива с другим. Не кто-нибудь, а Кант сказал.

– Послушайте, – сердясь, сказал профессор. – Оставьте Канта, он не говорил таких глупостей. Смотрите, вон она. Пожалуйте, – и он показал на окно.