То было давно…

А вот главный его царемейстер надел на себя корону, да и явился к ворам-то, к выгнанным, собрал их и говорит: «Идите полонить со мною свово лютого ворога, что замки снял и вас в грех ввел, ворами сделал». Те кричат: «Верно, правильно!» Ну и полонили царя, что корону проспал. И под замки царемейстер всех стал сажать и сторожей поставил. Так вот замки остались и посейчас. И сторожа сторожат.

– Как же теперь-то живут в том царстве? – спросил портной с усмешкой. – Поди, друг на дружку поглядывают и знают, который вор, который нет?

– Вестимо, знают, – засмеялся Герасим. И его хитрые серые глаза зажмурились. – Живут так да эдак… Чертовы разной много. Дерутся, а живут…

Помню, в эту минуту наша беседа была прервана: послышался звук колокола вдалеке.

– Чу, набат, – поджался Герасим.

Накинув наскоро тулупы, мы вышли наружу.

Колокол бил часто.

– В Пречистом, – сказал Герасим. – А зарева нигде не видать… Что бы это?

Мимо проехали на розвальнях.

– Пожар, знать? – окликнул проезжающих Герасим.

– Нет, невесть что…

Мы вернулись в избу.

А рано утром я проснулся и вижу, что в окнах идет метель. Анна тихо убирает стол.

– Проснулся, Лисеич? – обернулась она ко мне приветливо. – Незадача тебе! Снег идет. Следа не найти. Тятька велел тебя не будить… Метет. Сам ушел узнать, почто ввечор набат народ звал.

Герасим вернулся вскоре, с ним портной. Стряхивают оба снег в санях.

– Ну что? – позвал я.

– Погода… У-ух! Метет, – вошел Герасим в горницу.

– А что?

– Церковь в Пречистом обокрали, вот тебе и что… Со стороны кладбища в окно влез, решетку распилил. Причастие-то всё выпил, святое вино. Вот это, значит, лихой молодец… Исправник говорит: третий приход в округе обокрали. А кто – найти не могут.

– Колдун ты, Герасим Дементьевич, – говорю я. – Вчера сказку рассказал про воров, и вот…

– Вот на земле-то нашей что творится… И то и это. И царь тебе, и воры, и стража… А солнцу, смотри, всё едино: оно, знай, всё согревает, милует…

– Экой ты, завертыга, – вдруг сказал тут портной, задумчиво и с уважением глядя на Герасима.

Пума американская

У меня была палатка из белого холста. Я ставил ее в глухом лесу, у речки над обрывом, а то – на лугу, в красивых местах. Она была приспособлена для жизни в природе…

Я часто уезжал в отдаленные места деревенские. Брал с собою холсты, краски, ружье и удочки. В этих поездках слугой моим и другом был некий замечательный человек – Василий Княжев, рыболов, поэт и бродяга. Зимой он жил на Хитровке, в бедности и лени. Весной пробуждался, оживал и уходил бродить пешком в леса.

Ездили ко мне и друзья мои – художники Серов, барон Клод и архитектор Вася. На свободе деревенской нравилось им уединение, полюбилась моя палатка. На сей раз я поставил ее у речки Нерли.

Какое красивое место! С обрыва всё дно речки – как на ладони. По берегу – ольха, крутая осыпь песку, осока и зеленые стрекозы над водною гладью.

Стояла летняя жара. Утром рано писал я около палатки картину с натуры. Вода чуть-чуть плескалась у самых моих ног. Смотрю – маленький щуренок, как брошка цветная, вышел из осоки и встал близ меня. Я наблюдаю, как он удивителен, как раскрашен, и тихонько сзади хочу его схватить в воде… Не тут-то было: мгновенно исчез и куда – неизвестно.

– Ишь, – сказал Василий, стоявший рядом со мной, – не поймаешь, быстр. А вот вырастет, живоглот будет. Всей рыбе страх. У людей также бывает. Махонькой растет, вот радость! А потом, смотришь, выйдет живоглот тоже.

– Что же ты не купаешься, Василий? – спросил я. – Вода теплая, хорошо.

– Что купаться! Всё одно жарко. После купанья еще хуже. Кончайте работу. Уха готова и чай… Вот от жары чай с ромом! Архиерей в Вологде – помните, мы там были? – так он пить велел. От жары нет лучше, говорил, чаю с ромом.

Я понял, что Василий видал, как я бутыль в корзину ставил, но согласился я с ним не сразу.

– Да я не взял вина-то.

– Ничего подобного, – засмеялся Василий. – Здесь она. Не лопнула бы от жары-то. Соберется в ней пар, и лопнет. Говоровский квас намедни у нас весь ушел.

– Верно, иди, откупоривай!

И, как тот щуренок, Василий мгновенно исчез в палатке.

Уха из окуней и чай с ромом после купанья располагают к блаженству. Будто ничего больше и не нужно, лень, истома по всем жилам разливаются… А в лесу дрозд поет, кузнечики стрекочут в траве, и облака кучами белой ваты вздуваются на синем небе.

Василий – в новой ситцевой рубашке в полоску. Сидит напротив, сложив по-турецки ноги. Пьет чай с ромом. Карие глаза глядят в сторону.

– Василий, – говорю, – отчего это у тебя нос вроде как перешибленный?

– Пума американская, – невозмутимо ответил Василий. – Вот зверь хитрый. Как женщина! От ее это.

– Какая такая пума? Я думал, это природное в тебе.